А эти угрозы, эти угрозы — абсурд, и чтобы это понять, агент не нужен. Цукерман нашел чистую тетрадь и вместо того, чтобы звонить Андре, стал записывать все, что запомнил о вчерашнем дне. Потому что это его дело: он не покупает и не продает, а видит и убеждается. Как человека его это, может, и угнетает, ну а для его дела? Господи, да для его дела лучше вчерашнего дня и не придумать. Такими делами стоит заниматься каждый день. Мы же вам зубы отбелили! Костюмчики с иголочки! Дерматолог! Алвин, мы не закоренелые преступники, мы люди шоу-бизнеса. Мы так о вас беспокоимся, что решили оплатить вам помощь психиатра. И хотим, чтобы вы посещали доктора Айзенберга до тех пор, пока не излечитесь от невроза и снова станете самим собой. Полностью поддерживаю, говорит Шахтман. Я хожу к доктору Айзенбергу, почему бы и Алвину не походить к доктору Айзенбергу.
Он писал больше часа, записывал каждое слово гневных показаний Пеплера, но вдруг покрылся испариной и позвонил Андре в контору, рассказал в подробностях о телефонных звонках, вплоть до всех «ха-ха-ха».
— Когда ты противостоишь всем искушениям, которые я тебе подкидываю, это я понимаю. Когда ты борешься с тем, какой оборот принимает твоя жизнь, — сказал Андре, утрируя ради сатирического эффекта интонации выходца из Центральной Европы, — не можешь принять того, что с тобой произошло, это я тоже понимаю. Даже если ты сам восстал против своего прошлого, то, что происходит, когда восстаешь против своего прошлого, огорошивает всех. Особенно если речь о мальчике с твоей биографией. Если папа велит тебе быть хорошим, мама велит вести себя прилично, а Университет Чикаго четыре года учит тебя основам гуманизма, да разве был у тебя хоть один шанс на пристойную жизнь? Отправить тебя, шестнадцатилетнего, в такое место! Да это все равно что выкрасть детеныша бабуина из родных джунглей, кормить его на кухне, укладывать спать в свою кровать и разрешать играть с выключателем, одевать его в рубашечки и штанишки с карманами, а потом, когда он вырастет огромным, волосатым и самовлюбленным, дать ему диплом по европейской цивилизации и отправить обратно в джунгли. Могу себе представить, каким очаровательным бабуинчиком ты был в Университете Чикаго. Стучал кулаком по столу на семинарах, писал по-английски на доске, орал на занятиях, что все всё неправильно понимают — наверняка ты всем намозолил глаза. Примерно как и в этой оскорбительной книжонке.
— Андре, что ты хочешь этим сказать? Речь о том, что кто-то угрожает похитить мою мать.
— Я хочу сказать, что превращение дикого бабуина в цивилизованного — жестокий и необратимый процесс. Я понимаю, почему ты больше никогда не сможешь быть счастлив, просто сидя у родника. Но паранойя — это нечто совсем другое. И я хочу тебе сказать, хочу у тебя спросить: как далеко ты будешь позволять своей паранойе себя вести, пока она не уведет тебя туда, куда пожелает?
— Вопрос в том, как далеко уведет их эта оскорбительная книжонка.
— Кого «их», Натан? Натан, сделай мне одолжение, не сходи с ума.
— Вчера вечером мне трижды звонил какой-то ненормальный, угрожал похитить мою мать. Может, я и кажусь психом, но так было. И теперь я пытаюсь сообразить, что предпринять в ответ, чтобы не выглядеть психом. Я решил, что у тебя, человека практичного и циничного, имеется некоторый опыт в подобных вещах.
— Могу одно тебе сказать — такого опыта у меня нет. Среди моих клиентов самые богатые и знаменитые кинозвезды, но, насколько мне известно, ничего подобного с ними не случалось.
— Со мной тоже ничего подобного не случалось. Возможно, поэтому-то я не в себе.
— Это я понимаю. Но ты довольно давно не в себе. С того самого дня, как все началось. За долгие годы общения с нервическими примадоннами я не встречал человека, которого так подавили бы слава и богатство. Я видал, как люди распускались до безобразия, но чтобы кто-то так распускался — никогда. Богатство ему страдания приносит. Почему это?
— Например, потому, что мне звонят всякие ненормальные.