Но вместо этого он сел за стол и еще целый час записывал в тетрадь все, что сказал похититель. Несмотря на волнение, читая то, что он услышал прошлым вечером по телефону, он улыбался. И вспомнил историю о том, как однажды Флобер, выйдя из кабинета и увидев, как его кузина, молодая женщина, возится со своими детьми, грустно сказал: «Ils sont dans le vrai»[32]. Это и будет рабочее название, подумал Цукерман и в белом окошечке на обложке тетради написал: «Dans le Vrai». Для записей Цукерман использовал тетради в твердой обложке, с черно-белыми разводами под мрамор — нескольким поколениям американцев они до сих пор снятся в страшных снах как символ невыученных уроков. На внутренней стороне обложки, напротив разлинованной синим первой страницы, была таблица, туда ученику следовало записывать расписание на неделю. Цукерман там написал подзаголовок, печатными буквами, через прямоугольные графы для названия предмета, номера классной комнаты и фамилии учителя: «Или Как я на досуге не сумел справиться со славой и богатством».
— «Цу-на, цу-на», 1950 год.
Цукерман стоял на углу напротив похоронного бюро Кемпбелла и ждал, когда загорится зеленый. Название произнес кто-то за его спиной. Сам того не замечая, он насвистывал эту мелодию, и не только теперь, на улице, но и все утро. Одну и ту же песенку, снова и снова.
— Популярная израильская песня, английский текст Митчелла Пэриша, записано на «Декке» Гордоном Дженкинсом и «Вивере».
Эту информацию он получил от Алвина Пеплера. День был ясный и солнечный, но на Пеплере были все те же черный плащ и шляпа. Впрочем, этим утром к ним прибавились темные очки. Может, с прошлой встречи ему засветила в глаз какая-нибудь менее терпеливая знаменитость? Или он считает, что в темных очках сам будет выглядеть как знаменитость? Или у него новый заход; решил за слепого себя выдать? НЕЗРЯЧИЙ УЧАСТНИК ВИКТОРИН. ПОДАЙТЕ КТО МОЖЕТ.
— Доброе утро, — сказал Цукерман, отступив на шаг назад.
— Встали пораньше — ради великого события?
На реплику, поданную с усмешкой, Цукерман предпочел не отвечать.
— Подумать только, выскакиваешь попить кофе — и натыкаешься на Принца Серателли в гробу.
Выскакиваешь попить кофе на Шестьдесят второй и натыкаешься на Серателли на Восемьдесят первой?
— Вот за что я завидую вам, ньюйоркцам, — сказал Пеплер. — Входишь в лифт — а со мной на самом деле так было, в первый день здесь, — а там — Виктор Борге[33], острый как бритва. Выходишь за вечерней газетой, а кто на тебя выскакивает из такси? В полночь? Твигги! Выходишь из уборной в кафешке, а там сидите вы — и едите! Виктор Борге, Твигги и вы — и это за первые двое суток тут. Коп на лошади сказал мне, что, по слухам, должен появиться Сонни Листон[34]. — Он показал на полицейского и зевак, столпившихся у главного входа в похоронное бюро. Телекамера и съемочная группа тоже были наготове. — Но пока что, — сказал Пеплер, — вы ничего не пропустили.
Ни слова об исчезновении Цукермана от «Баскин Роббинса» прошлым вечером. Или о телефонных звонках.
Цукерман решил, что Пеплер его выслеживал. Темные очки — для темных делишек. Едва выйдя из дому, он подумал о таком варианте: Пеплер в подъезде дома напротив, сидит в засаде — готовится наброситься. Но не мог же он сидеть дома и ждать, когда зазвонит телефон, просто потому, что так велел похититель. Он еще с ума не сошел. К тому же не исключено, что похититель — полоумный.
— А что еще вы знаете из 1950-го?
— Простите?
— Какие еще песни 1950-го? — спросил Пеплер. — Можете назвать первые пятнадцать?
Следил — не следил, но тут Цукерман не сдержал улыбку.
— Вы меня поймали. Из 1950-го я и первую десятку не назову.
— Хотите знать, какие? Все пятнадцать?
— Мне надо идти.
— Начать с того, что в том году было три названия с «пирогом». «Конфеты и пирог», «Знала б я, что ты придешь, я пирог бы испекла» и «Солнечный пирог». Затем в алфавитном порядке, — чтобы их перечислить, он встал обеими ногами на тротуар, — «Бушель и галлон», «Вещица», «Вильгельмина», «Какой чудесный день», «Музыка, музыка, музыка», «Осенние листья», «Се си бон», «Старая швабра», «Тоскую по тебе», «Трогательная ты» и «Цу-на, цу-на», с которой я начал. Пятнадцать. А Хьюлетт Линкольн и пяти назвать не мог. Не будь у него в кармане ответов, он бы и одной не назвал. Нет, если кто и знал американские хиты всех времен назубок, так это Алвин Пеплер. Его было не остановить. Но меня таки остановили — чтобы дать выиграть этому гою.