Пеплера это нисколько не смущало.
— «…старый, заслуженный флаг», «Это в тысячах миль от края земли (А до дома родного лишь миля)», «Это упоительный миг». Хватит? — Лоснясь от испарины, довольный так, как бывает доволен любой, кто знает толк в адреналине, он спросил: — Детка, мне остановиться или лучше продолжать?
— Все, — простонал Цукерман, — больше не могу. — Но как же здорово было развлечься. На улице! У всех на виду! Дыша полной грудью! Свободно! Пеплер освободил его от наваждения. — Остановитесь, не смешите, прошу, — шепнул Цукерман, — все же рядом, на той стороне улицы похороны.
— Улица! — объявил Пеплер. — «На улицах Нью-Йорка». Рядом. «Рядом с домом, в парке». Похороны. Об этом надо подумать. Прошу. «Прошу, не думай обо мне, когда меня не станет». Больше. «Больше не расстанусь с тобой». Теперь похороны. Нет, я готов поставить на кон свою репутацию. В истории американской популярной музыки нет песен со словом «похороны». По очевидным причинам.
Бесценно. Вот уж самая настоящая реальность. Невероятно. Ненужных подробностей больше, чем у великого Джеймса Джойса.
— Поправка, — сказал Пеплер. — «Больше не расстанемся с тобой». Из кинофильма «Бриллиантовая подкова». «Двадцатый век — Фокс». 1945 год. В исполнении Дика Хеймса.
Теперь его не остановить. Да и зачем? От такого уникума, как Ал вин Пеплер, бежать не стоит, особенно если ты писатель и у тебя есть голова на плечах. Вспомни, как Хемингуэй отправился на поиски льва. А Цукерман всего-то вышел из дому. Да, сэр, пусть книги так и лежат в коробках! Прочь из кабинета, на улицу! Наконец-то в ногу с десятилетием! Ах, какой персонаж для романа получится из этого парня! Что мимо пролетает — он все схватывает. Все цепляет, у него мозг — как липучка, ничего не упустит. Любую мелочь — все подбирает. Какой писатель из него получится! Да уже получился. Пате, Гибралтар, Перльмуттер, Моше Даян — вот и роман, и он в нем главный герой. Из ежедневных газет и отбросов памяти — вот из чего он создаст роман. Убедительности в нем будет предостаточно, может, утонченности не хватит. Вы только на него полюбуйтесь!
— «Никогда не угадаешь», «Декка», 1943 год. «Ложь во спасение», «Декка», 1948 год.
Две самые популярные пластинки Дика Хеймса — по Пеплеру. А Цукерман не видел причин ему не верить.
— Перри Комо, — попросил Цукерман. — Его лучшие пластинки.
— «Искушение», «Хубба-зубба-хубба», «До конца времен». Все — «РКА Виктор», 1945-й. 1946-й — «Пленник любви». 1947-й — «Когда тебе было шестнадцать». 1949-й…
Цукерман напрочь забыл о похитителе. Он забыл обо всем, о своих бедах и тревогах. Они ведь были воображаемые, да?
Пеплер добрался до Ната Кинга Коула — «Дорогая, же вуз эм боку», 1955-й, «Вьющаяся роза», 1962-й, когда Цукерман обнаружил в дюйме от своего рта микрофон. А потом увидел переносную камеру, водруженную на чье-то плечо.
— Мистер Цукерман, вы здесь этим утром, чтобы засвидетельствовать почтение Принцу Серателли…
— Вот как?
Цукерман узнал темноволосого репортера, могучего вида красавца — видел его в выпусках местных новостей.
— Вы были другом покойного или семьи?
Все-таки с комическим перебор. О, какое утро! «О, какое чудесное утро!» «Оклахома!» Роджерс и Хаммерстайн. Это даже он знал.
Цукерман рассмеялся, замахал рукой, чтобы их остановить.
— Нет-нет, я просто шел мимо. — Он указал на Пеплера. — С другом.
И тут он отчетливо, чересчур отчетливо услышал, как друг откашлялся. Темные очки долой, грудь колесом: он был готов напомнить миру обо всех своих страданиях. Цукерман заметил, что люди у похоронного бюро на них оборачиваются.
С другой стороны улицы донесся голос.
— Кто?
— Коуфакс![35] Коуфакс!
— Ошибка, ошибка.
Цукерман уже завелся, но напористый репортер наконец, похоже, и сам понял, что ошибся, и дал знак оператору прекратить съемку.
— Прошу прощения, сэр, — сказал он Цукерману.
— Идиот, это не Коуфакс.
— А кто?
— Никто.
— Примите мои извинения, — сказал репортер, улыбнулся, признавая свою вину, Пеплеру, и съемочная группа кинулась туда, где разворачивалось настоящее действие.
К похоронному бюро подкатил лимузин. Толпа у дверей пыталась разглядеть, сидит ли в нем Сонни Листон.
— Это, — сказал Пеплер, показав на репортера, — был Джей Кей Крэнфорд. Играл во Всеамериканской лиге как выпускник Рутгерса.
Конный полицейский подъехал к ним и, склонившись с седла, пытался рассмотреть их получше.
— Эй, приятель, — сказал он Цукерману, — вы кто?