Доказывать, объяснять, — она знала, что люди не любят, когда им указывают на их ошибки, что и мешало ей раньше завести друзей, пока ее не спасли Гарри и Рон от тролля. Но она сама поняла это лишь со временем, после войны и лечения: что не нужно ее мнение на самом-то деле никому, а все ее факты не лучшее из вещей, что можно применить на практике для сближения с людьми.
Они все, каждый из них — взрослые люди, пережившие войну, тяготы и смерть, так зачем усугублять отношения между собой, делая их повальными. Гермиона подождет, пока он остынет.
Но Тео был гордым, потому их холодная война продолжалась. Она знала, что они обидели друг друга, но сделать первый шаг навстречу примирению всегда было очень трудно. И она боялась, что стоит ей открыть рот, как оскорбления темной нефтью польются из ее рта, как из пробитого танкера в океане, и сделает она только хуже своими колкостями, потому что обида пружинкой гудела в груди.
Нужно было переждать.
Она пообещала себе, что поговорит с ним, спустя неделю, как только немного успокоятся и вдохнут поглубже — и она, и он. Потому что сейчас при виде него начинались гипервентиляция и острые слова лезли на язык.
Она скучала по нему. Ей ужасно хотелось с ним поговорить, объяснить свою точку зрения, дать понять, что ее помощь не вызовет никаких проблем, тем более, что Малфой вообще с ней особо не разговаривал после их последнего странного разговора у дома Андромеды. За исключением тех быстрых диалогов, где Гермиона спрашивала о состоянии Нарциссы и ходе лечения.
Малфой сам находил ее, кратко описывал, что с ней происходит, какие у нее ощущения от происходящего, и исчезал блуждающей тенью по коридорам. Но Гермиона чувствовала, как он иногда замирает после рассказа о состоянии матери, серым острием льда утыкаясь в ее лицо. Он всегда дышал тяжело и быстро, ноздри раздувались и на лбу вилась линия надутой вены, будто ему больно и ужасно противно находиться рядом с ней.
Будто они снова на шестом курсе: она — грязнокровка, он — слизеринский принц. И это возвращение к истокам, что с Тео, что с Малфоем, вызывал у Гермионы нервный смех.
Может, Мерлин-Годрик-Салазар, да плевать кто, решили над ней поиздеваться: дали кусочек голодающему, а затем отняли и поставили на видное место, но без возможности достать его. Потому что она дико скучала. Даже по редким улыбкам Малфоя или презрительно-ехидному рту, — к хорошему быстро привыкаешь…
Поэтому Гермиона старалась на него не смотреть вовсе, чтобы не было так больно от собственных несбыточных надежд, да и потому что вся ее голова была забита по большей части Теодором Ноттом, и Гермиона покидала его, бледного, стоящего в коридоре, коротко прощаясь и не видя искривленных горечью губ и глаз, пропитанных усталостью и болью.
Она смотрела на Тео в библиотеке, подглядывала за ним украдкой на занятиях, наблюдала, как он ест в Большом зале — Хоупи так и продолжила для нее готовить, — как он общался со своими сокурсниками в коридоре, а потом проходил мимо нее, даже не задевая плечами.
Она была согласна — не совсем, но потерпела бы — даже на то, чтобы он называл ее грязнокровкой и ругался матом, лишь бы посмотрел, обратил внимание, издал хотя бы жалкий звук в ее сторону, да хоть злостный рык, но нет.
Будто ее нет.
Их нет и не было.
Он покидал ее, даже стоя в паре метров от нее в ожидании начала занятий, а Гермиона чувствовала, как сжимается горло в тисках от сухости и обиды.
Он уходил и не оглядывался, оставляя ее лишь вдыхать аромат сигарет и его сладкого конфетного одеколона, который, как она потом узнала из посещений его комнаты, назывался Montale.
Гарри очень удивился их раздору, а когда узнал, что Гермиона помогает Нарциссе, а Тео — против, вообще хотел сам поговорить с ним и вразумить, но Грейнджер его сдержала, — все же Поттер был обязан леди Малфой жизнью.
Но это было общее дело с Тео.
Их дело.
Они сами справятся.
На самом деле на них пялился весь Хогвартс, особенно злорадствовали слизеринцы и одинокие девушки, и от того было еще хуже, будто напоминая Гермионе об их ссоре постоянно. К ней даже изъявила желание подойти Панси Паркинсон и уточнить, что за кошка между ними пробежала, потому что младшие курсы ей, как старосте факультета, постоянно жаловались на то, что Нотт на них рычит.
— Усмири этого негодника, Грейнджер. Мои полномочия на этом окончены, — и ушла, виляя аппетитными бедрами, и уже улыбалась какому-то семикурснику, оставив Гермиону наедине с миллионом вопросов относительно поведения Тео, да и ее поведения тоже.
Дни проходили в однообразном потоке. Единственной ее радостью стала переписка с тем самым стариком, Эфиасом Колттом, с кем связала ее Нарцисса. Он лечил волшебников более сорока лет и последние два года очень интересовался магловскими разработками о клонировании, группах крови и особенно ДНК. На что Гермиона с радостью отправляла ему научные магловские журналы, коих у нее было в достатке, и свои заметки по статьям, а он в ответ присылал ей свои пока не изданные работы, чтобы они могли вместе совершить прорыв, и старые фолианты по медицине, которыми библиотека Хогвартса, к сожалению, не располагала. То, что было в библиотеке Салазара Слизерина, Гермиона уже читала.
На следующей неделе должен был состояться банкет в честь дня рождения Колтта, ему исполнялось сто двадцать лет, и он пригласил Гермиону, сказав, что будет очень рад ее видеть в узком кругу таких же, как она, людей, болеющих медициной. Грейнджер решила подготовиться к празднику и обрадовала Джинни тем, что та может помочь ей выбрать платье и туфли в магазинах Лондона. На что Уизли чуть ли не расцеловала ее в обе щеки, и заверила, что накрасит ее лично, а вот с волосами придется просить помощи у Лаванды, как на четвертом курсе перед Святочным балом.
Омрачало все ее существование опять же — лишь ее не общение со слизеринцем.
Жизнь без Нотта напоминала какую-то странную рутину, ей было порой одиноко. Даже когда она сидела с друзьями и слушала чужие истории. Взгляд то и дело натыкался на него, она всегда могла найти его в этом огромном средневековом замке или, скорее, он не упускал ее из виду и наблюдал за ней.
Перед сном чаще всего она прокручивала разные несостоявшиеся разговоры, что они, бывало, молчаливо вели, пока делали уроки или занимались делами старостата. Собрания всегда проходили очень комфортно, и пусть Малфой подменял Тео на посту, что скоро, кстати, заканчивалось, чаще всего именно Нотт предлагал самые качественные улучшения или расписания для патрулирования. Макгонагалл не ошиблась с выбором лидера школы среди учеников. Он с легкостью помог ей с дуэльным клубом, молча, хотя она не просила, и общался с другими старостами, старательно игнорируя и Гермиону, и подкаты других девушек прямо при ней.
Она знала, что он ни с кем не был после нее, чувствовала это мурашками на позвоночнике, потому что взгляд, который он изредка кидал на нее был голодным и яростным — такой не будет у человека, что недавно зажимался с девушкой в каморке для метел.
И это льстило.
Но чего нельзя было сказать о Гермионе — на нее началась настоящая охота. Будто почуяв свежую плоть и кровь, парни то и дело начали к ней подходить, чтобы познакомиться, поговорить с ней, поблагодарить за победу или просто узнать, как у нее дела.
Нотт открыл настоящий портал в ад своим безразличием по отношению к ней. И не сказать, что Гермиона не пыталась вывести его на эмоции, позже, наблюдая, как эти парни ковыляют в больничное крыло, потому что неудачно упали с метлы.
Что за «метла» такая — Грейнджер поняла сразу. Если честно, она ощущала противоречивые эмоции, когда использовала этих юношей, чтобы досадить Тео, но ее душа сладко и громко пела, когда она видела, что он смотрит, как она улыбается, — не ему — заглядывает в глаза и в доверительном жесте кладет руку на чужое плечо, мягко сжимая; помогает с домашней работой, чувствуя, как ее трогают за руку в интимном жесте, но прикосновение не было и близко таким горячим, как один взгляд Тео в ее сторону в этот момент.