— Не дурно было бы, да, если бы из ГБ пришли — и меня захомутали? — посмеиваясь, говорил он между неглубокими сигарными затяжками. — Полетел бы из института быстрой ласточкой. И в армию, срочную тянуть. Я же при погонах. А офицерские еще не заработал.
— Изрядно, однако, ты рисковал! — искренне восхитился Рад.
— Делай все что угодно, главное, не попадайся, — вынимая сигару изо рта и выпуская дым углом губ, изрек Дрон.
После окончания института он и сам собирался идти в госбезопасность, в управление, занимавшееся внешней разведкой, и ездить по заграницам туристом.
Рад усомнился, что работа в таком управлении будет заключаться в туристических путешествиях.
— Конечно, нет, — серьезно сказал Дрон. — Приехал — отчет надо нарисовать. А ездишь — побольше информации собрать.
— Да сколько там можно туристом собрать информации, — Раду никак не верилось, что Дрон не понтярит.
— Не знал бы, не говорил, — с некоторой обидой в голосе отозвался Дрон. — У меня у товарища отец — всю Европу на машине объездил. Индивидуальный автомобильный туризм. Шмотья, техники всякой натащил — пропасть.
— А почему ты уверен, что будешь именно туристом ездить? — спросил Рад. — Человек предполагает, а бог располагает.
— С богом уже договорились. — Дрон сидел в кресле, забросив ногу на ногу — щиколоткой на колено, — вся его поза выражала сибаритское наслаждение проживаемым сейчас моментом жизни.
Рад вспомнил, что на улице, когда спросил об отце, Дрон уклонился от ответа.
— А кто у тебя отец? — снова поинтересовался он. Теперь Дрон ответил. Они сидели у него дома, пили джин и кофе, курили сигары, их отношения совершили скачок, перейдя в новое качество, и теперь можно было ответить, — так, вспоминая ту ночь, заключил Рад позднее.
Отец Дрона был заместителем министра одного из республиканских министерств. Не Эверест, но пик Коммунизма, семь тысяч четыреста девяносто пять метров над уровнем моря — такая высота. Глядеть снизу — отвалится голова.
— А ты что? Работаешь где-то? Учишься? — спросил Дрон.
Мехмат МГУ — ни разу еще не бывало, чтобы, называя свой факультет, Раду пришлось испытывать чувство неловкости и смущения.
— А, в НИИ куда-нибудь пойдешь париться, — небрежно откомментировал его признание Дрон.
— Почему непременно в НИИ? — уязвленно произнес Рад. — В аспирантуру, может быть. Очень даже может быть.
— А потом, значит, студентам «а квадрат плюс б квадрат» объяснять, — продолжил свой комментарий Дрон. — И что, интересно?
— Ну, не «а квадрат плюс б квадрат», кое-что посложнее, — попробовал защититься Рад.
— Это понятно, что посложнее, это понятно. — Дрон запил сигарную затяжку глотком джина, глотком кофе из фиолетовой узкой, похожей на перевернутый конус чашки. — Но все равно тоска, согласись. Не тоска, нет?
— Нет, не тоска, — мгновенно ответил Рад, ощутив себя фехтовальщиком, отбивающим грозный выпад противника.
— Ну да, каждому свое, — отступил Дрон — как опуская шпагу. И вскричал, наставив на Рада указательный палец: — Было написано над воротами Освенцима! Каждому свое — Jedem das Seine!
Так за джином, кофе и сигарами они досиделись не до открытия метро, а до рассвета, до часа, когда и тому, и другому подошла пора двигать в свои альма матер — каждому в свою. И уже Рад, разговаривая с Дроном, без всякой неловкости смотрел ему в лицо, чего еще не мог делать, встретившись с ним в той квартире на «Профсоюзной»: его необыкновенный нос с набалдашником так и притягивал к себе взгляд, все время вместо того, чтобы в глаза, смотрел на него, и казалось, Дрон это замечает, и ему неприятно. И уже было ощущение, что знакомы нещадно давно, целую пропасть лет, необходимы друг другу и теперь так и поведется: будут перезваниваться и видеться.
Со словами об этом — надо бы почаще встречаться, может, даже — ха-ха! — сгонять вместе на какого-нибудь очередного Горовица в Консерваторию — и распрощались, спустившись в метро, на платформе станции «Проспект Маркса», что спустя несколько лет станет «Охотным рядом».
И так сначала и было: перезванивались и даже встретились раз — Рад хотел прочитать «Окаянные дни» Бунина, вышедшие тогда впервые в «Советском писателе», и у Дрона они, разумеется, были. Встречались они уже весной, в мае, после праздника Победы, жизнь у обоих неслась вскачь, вырывала поводья из рук — защита диплома, госэкзамены, распределение, рекомендация в аспирантуру, возьмут, не возьмут, — а после августа вообще понесла — непонятно, как удержаться в седле. Какую-то пору Рад вспоминал о Бунине, взял и не отдал, как некрасиво, надо бы позвонить, договориться о новой встрече, но ни разу не позвонил, а потом уже и не думал ни о чем таком, забыл о книге — и с концами.