Скоро ты узнаешь. А может, и не узнаешь, если я сделаю всё верно.
Зной реки…
Лунный блик спит в бокале,
Утолим мы
Нашу боль и печали…
Нашу ли? Этот старик говорил со мной, и лицо его было образцом аристократического стиля. Твёрдые черты, ровный тон. И сумасшедшая, безумная боль в зрачках.
Там где койка в каюте,
А в зеркале – ты!
Ну позволь мне испить
От твоей наготы!
Наши губы целует
Тёплый ветер реки…
Он не мог тебя целовать — ты не хотела. Он совершил ошибку, взяв тебя в жёны.
Вскоре втянутся цепи
Сквозь якорный клюз
И споют нам, споют:
Кюрасао блюз…
Я смотрю на тебя. Постель растерзана, покрывало смятым комком отброшено в сторону. Тонкая простыня накрывает тебя, и понимаю, что тебе жарко, несмотря на то, что открыт иллюминатор. Я смотрю, как дыхание ворошит концы твоих волос, сбившихся на подушке.
Зной реки …
Лунный блик спит в бокале.
Утопаю,
Я в тебе утопаю…
Стон распластанных тел,
Жизнь свернулась в спираль:
Получи, что хотел,
Гран мерси, дженераль!
Я закрываю глаза. Я понимаю, что эта картина будет стоять перед моим взглядом долго, очень долго. Возможно, столько, сколько я проживу.
Наши пальцы ласкает
Тёплый ветер реки…
Вскоре выпадут цепи
Сквозь якорный клюз
И споют нам, споют:
Кюрасао блюз…
Я отворачиваю крышку фляжки. Я не пил три месяца, но сейчас я не смогу без алкоголя.
Резкий вкус дешёвого коньяка обжигает язык и горло. Я кривлюсь, морщусь, утираю выступившие слёзы.
Зной реки…
Луч зари на бокале.
Потеряю,
На далёком причале…
Бой прольёт неуклюже
Наш утренний чай…
Ну, послушай, послушай:
Не по-ки-дай!
Я малодушно оттягиваю неизбежное. Неизбежное ли?
Да. Я и правда труслив, а старик предупредил совершенно чётко — я должен умереть. Вот только как — выбирать мне.
Наши души терзает
Тёплый ветер реки…
Вскоре втянутся цепи
Сквозь якорный клюз
И споют мне, споют:
Кюрасао блюз…
Я поднимаюсь со стула. Коленом становлюсь на постель.
Мои руки протягиваются и смыкаются на твоей шее.
Сжимаются изо всех сил.
Только мне!
Кюрасао блюз,
Кюрасао блюз…
Ты бьёшься, вырываешься, вонзаешь ногти в мои руки. Тебе удаётся оторвать одну кисть и вцепиться зубами в пальцы. Ты бьёшься, словно зверь, и я вижу твои бешеные расширенные зрачки, слышу твоё хрипение.
Когда всё замирает, в каюту проскальзывает стюард, ждавший под дверью.
Вдвоём мы оборачиваем твоё тело в простыню и вытаскиваем его по коридору. Я вижу, как кровь из разодранных твоими зубами пальцев оставляет на ней расплывающиеся пятна.
— Стой!
Стюард снимает простыню.
— Ещё по реке поплывёт, зачем нам лишние вопросы, — поясняет он — я потом сожгу в кочегарке. Взяли!
С тихим плеском твоё тело принимает река. Белое пятно посреди мерцающей темноты.
А потом в глубине возникает короткий плеск.
— Кайманы, — поясняет стюард. — Ну всё, по местам. Давай двигай. Кровью не наследи.
Я сижу на чемодане, курю и смотрю с причала на реку, в которой медленно и неторопливо двигаются чёрные тела тварей.
Закат догорает.
Луч света вырывается из-за моей спины, и в реке вспыхивают пары ярких точек — глаза кайманов, отражающие свет фонаря.
— Как вы себя чувствуете, господин? Вы здоровы? Могу я вам чем-то помочь?
— Вполне, — отвечаю я подошедшему из сумрака человеку. — Вполне. Я просто сижу и вспоминаю. Я был тут двадцать пять лет назад. Приду попозже, если вы не возражаете.
— Гостиница тут недалеко, сто метров вверх по холму. Мне вас подождать?
— Не стоит, друг мой. Не стоит. Я подойду через полчаса. Мне нужно ещё посидеть тут и вспомнить кое-что важное. Вы идите себе, если хотите, вот вам мои документы, можете меня записать.
Я протягиваю паспорт.
— Хорошо, сэр. Сделаю всё в лучшем виде.