И возымел Кураев великую зависть к исполненным духом мужам, кои безупречно и беспрепятственно проходили свое служение Господу и за это возвышены начальством были. И по зависти сатанинской Кураев запинал их, подобно аспиду, засевшему в кустах при дороге. Так, тех, кто молод был и отроду лет семнадцати или восемнадцати принял посвящение в иереи, а также тех владыченек, кои их посвятили, пятнал окаянный Кураев грехом мужеложества, намекая на то, что именно из-за него оные молодые люди посвящены в иереи были. Такожде запинал он и молодых иподиаконов, служивших у различных блаженных владыченек. И много подобных грехов сотворил Кураев по своей зависти духовной, будучи сам тощ Духа Святого. И, действуя так, много досаждений сделал Кураев епископам и видным протопопам.
И стал Кураев подобен Люциферу — ибо вознесся гордынею своей превыше всех протопопов и епископов и даже выше самого Святейшего Патриарха Кирилла, возомнив себя верховным их судиею и наставником, указующим, что им делать и как им поступать. Ей, стал он подобен Люциферу и потому, что стал день и ночь непрестанно клеветать на братию свою — да запретит ему Господь!
И стал Кураев подобен Хаму — ибо подобно ему насмеялся над своими отцами, Святейшим Патриархом Кириллом и иными епископами. Выискивал Кураев наготу духовную у блаженных владыченек, у протопопов и иподьяконов и даже у семинаристов и выставлял ее на всеобщее обозрение и насмехался над нею.
И стал Кураев подобен Иуде — ибо как Иуда отвергся Христа и продал Его, так и он, Кураев, отделил и отторг себя от единства с многими блаженными владыченьками и даже с самим Патриархом Кириллом и отвергся их, и предал их, и стал запинать их и досаждать им. Впрочем, что касается Патриарха Кирилла, то внешне Кураев не показывает сего.
И стал Кураев подобен Онану — ибо как Онан некогда извергал семя на землю, так и Кураев ныне извергает из ума своего семя злочестия и зловерия. Ей, извергает он хитросплетённые афинейские плетения еллинской философии, различные словесные изощрения в софистике, силлогистике и диалектике, кои по стихиям мира сего, а не по Христу и кои суть внешняя блядь.
Впрочем, всё это проделывал Кураев и ранее, но после своего трехкратного и трегубого низвержения стал он проделывать это и усердствовать в этом стократ сильнее и больше против прежнего — словно устремившись на собственную погибель с огромной силою и неистовством, как Дьявол, ведающий, что недолго ему осталось до низвержения в геенну огненную.
Оле! Напрасно мнил Патриарх Кирилл, что раскается Кураев и так, в покаянии своем, воспоёт дивные покаянные псалмы, которые затмят пятидесятый псалом царя Давида. Увы! Увы! О, окаянный Кураев! Видимо, и доброту Патриаршеньки толкуешь ты превратно — не как проявление милосердия, но как слабость! Не ведаешь ли, что Патрирашенька Кирилл имеет власть предать тебя во власть Сатане, да дух спасен твой будет?!
О, окаянный Кураев! Что говорил ты про трёхкратное и трегубое своё извержение и исторжение? Глаголал ты, яко мужеложцы и лобби мужеложцев подступило к Патрираху и принудило его к тому, чтобы дал он добро на твоё извержение и исторжение! О Кураев! Разве так надлежит рассуждать в себе христианину про то, отчего на него нашли бедствия и казни?! Разве не надлежит христианину прежде всего считать, что всё сие было грехов ради его, кои бесчисленны, как песок морской? Не надлежит ли ему сказать: «По делам моим достойное приемлю»? И не надлежит ли ему слёзно с умилением возопить пред величеством Божьим: «Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие моё…» и далее: «В беззакониях зачат я, и во грехах родила меня мать моя...»?