— Да, отец Наум. Мочился. Порой. В университетах и на вокзалах. А особенно — в поездах… Там вечно качает, там вечно толчки… Струя от этого постоянно сбивается с цели…
— Вот видишь, чадо Андрее! Вот видишь! Во всём ты грешен! «Яко беззакония моя превзыдоша главу мою, яко бремя тяжкое отяготеша на мне» (Пс.37:5) — как сказал царь Давид! «Это грех мелкий…» — думаешь ты. Но даже малое крыло мухи имеет вес на весах Господа! И когда чаша весов перевесится на нужную сторону от наших добрых дел, от нашего покаяния в грехах, — тогда Господь смилуется над нами и над нашей страной, тогда Господь помилует Россию…
Старец Наум ненадолго умолк; он протянул несколько чёток, а затем задал Кураеву вопрос:
— Чадо Андрее! Исповедуясь мне по своей тетрадке, ты только что сказал, что грешил тем, что бздел в храме. Скажи мне: ты бздел прилюдно или наедине? Вольно или невольно? И главное: неужтоль простёрся ты на то, чтобы бздеть даже во святом алтаре?!
— Отче! Конечно же, я это делал невольно, ненамеренно или тогда, когда уже не было сил терпеть и всё само неумолимо так и рвалось наружу! Что мне было делать? Разумеется, я старался это делать неприлюдно, отойдя куда-нибудь в сторонку. Но, увы, это не всегда было возможно. Иногда приключалось по великой нужде пукнуть даже в алтаре, среди своих собратьев, священников и дьяконов… Особо коварны были длительные ектении на вечернем богослужении после переедания… Или вот ещё опасность — когда из-за отсутствия чтецов порой приходиться выходить на клирос и читать кафизмы. Грешен, отче! Но дозволь спросить: вот, ты вопрошал меня — бздел ли я по собственному изволению, чтобы бздением привлечь и склонить ближнего к блуду и бздел ли я на ближнего своего. Но как такое возможно, отче? Как возможно бздением привлечь или склонить к блуду?
— О любопытное чадо! Воистину неутомим ты в своём любопытстве! Есть такие гнусные грешники, до конца растленные в похотствовании и в любострастии своём, которые для возбуждения того, с кем они хотят совокупиться, например, садятся на него и даже не лицо его и тако бздят! И сего достаточно для тебя! Понял, чадо?
— Ей, отче!
Отец Наум на пару секунд умолк, а затем как бы невзначай спросил Кураева:
— Да… а смывать ты не забывал?
— Смывать? После того, как по-большому?
— И после того, как по-большому, и после того, как по-маленькому!
— Забывал порой, отче! Грешен.
— А руки после мыл?
— Тоже порой забывал. Грешен!
Великий всероссийский духовник перевёл дыхание. Исповедь была закончена. Отец Наум протянул несколько чёток и сказал:
— Ну что, чадо? Се, ныне ты исповедался в смертных и тяжких грехах своих. Но ведь не только за этим ты пришёл сюда? Ты пришёл сюда, ища духовной беседы, духовного разрешения своих вопросов и духовного наставления! О чём же с тобою мне говорить? Спрашивай меня, чадо!
Кураев немного замялся, а затем спросил:
— Старче! Почему я голубой?!
— Голубой? Гей? Мужеложник? Педераст? — переспросил его отец Наум.
— Почему я стал геем? Ведь ещё недавно я был нормален! Почти всю жизнь я был нормальным! За что?! Отчего это со мной?
Отец Наум улыбнулся и произнёс:
— Неисповедимы пути Господни! Кто может уразуметь благой Промысел Его и познать ум Его? Это всегда надо помнить прежде всего! И поэтому за все, что бы ни случилось с тобою, чадо, надо благодарить Господа Бога. «Слава Богу за всё!» — как говорил многострадальный Иоанн Златоуст! Поэтому, чадо Андрее, рассуждая о подобных вопросах, всегда помни об этом! И всегда помни о том, что мы, как люди грешные, всегда достойны воспринять по делам своим самые различные ужасные бедствия. Даже праведный Иов — и тот страдал; и, притом, страдал ни за что! А нам ли, со множеством грехов наших, избегнуть мучений и страданий в жизни сей?! А теперь — теперь что же… имея в себе ум Христов, давай поищем ответ на твой вопрос…
Старец задумался на краткое время, протянул несколько чёток и продолжил речь, отвечая вопросом на вопрос: