Старец сделал небольшую передышку и продолжил:
— И смотри — как бы за твоё неверие в действенность колдовства тебе самому не пришлось собственными глазами узреть, что оно действует — причем самым печальным образом — на собственном горьком опыте! А ещё — не знаешь ли ты, что есть такая пословица про грехи: «Чему посмеяхомся, тому поработахом»?! То есть: над каким чужим грехом человек посмеется, в такой, по попущению Божьему, сам и впадет — чтобы не уничижал он ближнего и не гордился собственной праведностью. Так не всегда бывает, конечно, но иногда бывает — потому-то и сложилась эта пословица. Так и тут, в твоём случае, раб божий Андрей: во что не веришь, с тем, по попущению Божьему, может быть, и столкнёшься на своём горьком опыте — чтобы не подавал более ты соблазнов другим своим неверием и чтобы не превозносился ты лжемудрствованиями гордого и высокоумного ума своего. Ведь церковь явно учит и проповедует, что колдовство есть и что оно действует! И, притом, действует даже на истинных христиан — разумеется, по Божьему попущению и по неизреченному Промыслу Господа, который не в силах понять ум человеческий. И, следовательно, мудрствования твои ложны.
— Не знаешь ли, о чадо Андрее, что есть спасительный страх не только пред Господом, но и пред Сатаной, бесами, а также колдунами и ведьмами?! «Какой же может быть спасительный страх перед Сатаной?!» — спросишь ты. А вот какой: когда человек, может быть, и не боится Бога и даже не верит в Него, но, веруя в Сатану и злых духов, боится хотя бы их и, боясь попасть в ад, не грешит. «Какой же может быть спасительный страх перед ведьмой?!» — снова спросишь ты, чадо. А вот какой: может быть, человек давно уже не молится и не ходит в церковь, да и в Бога не очень-то верует, но, испугавшись чар ведьмы, он и в церковь начинает ходить, и исповедоваться, и причащаться, и молиться, и книги святые читать, пытаясь обрести в церкви и в её святом учении и в святых обрядах её защиту от сил зла. А что делаешь ты, о Андрее?! Ты разрушаешь своим неверием и лжемудрствованиями плотского ума своего сей спасительный страх! Но, — скажешь ты, — я говорил, не то, что колдовства нет, а то, что или его нет, или же что на истинных христиан оно не действует. На это скажу тебе, чадо: говоря так, ты всё равно подавал повод многим считать, что колдовства и таких его разновидностей, как порча и сглаз нет. Притом, говоря, что на истинных христиан колдовство не действует, ты всё равно приуменьшал силу колдовства и волшебства и так ослаблял спасительный страх перед ним! Скольких людей ты этим уже погубил и скольких ещё погубишь — ты не задумывался об этом?! И не задумывался ли ты о том, что за всё это тебе может быть ниспослано ужасное наказание от Господа Бога ещё при этой жизни?! Убойся же! Убойся и покайся! Ведь ты же, о чадо Андрее, не только колдовство отрицаешь, но и страшные не только для грешников, но и для величайших праведников воздушные мытарства! Покайся, пока не поздно! Сегодня утром мы есть, а сегодня вечером — всё! — нас уже нет! «Pulvis sumus homo quasi herba dies eius sicut flos agri sic florebit quia spiritus pertransiit eum et non subsistet et non cognoscet eum ultra locus eius» (Ps.102:104-106) — молвил, забывшись, отец Наум. А затем, опомнившись и осознав, что всемирно-известному православному старцу и всероссийскому духовному наставнику вряд ли следует говорить по-латыни даже с докторами наук и профессорами от филологии, — хоть публично, хоть наедине — он сказал «Тьфу ты!» и повторил это же самое по-церковнославянски: «Персть есмы. Человек, яко трава дние его, яко цвет селный, тако отцветет: яко дух пройде в нем, и не будет, и не познает ктому места своего» (Пс.102:104-106).
Здесь старец сделал короткую передышку и продолжил:
— Чадо Андрее! Попытаюсь убедить тебя в том, что колдовство есть и что оно действует на примерах из житий святых. Но сначала приведу из них примеры не собственно колдовства, но действий силы Божьей, с помощью которой святые совершали различные чудеса. Хоть этого-то ты не будешь отрицать? Нет?! Вот их хорошо!