— Саня, если ты умеешь открывать пятое измерение, сделай это. Где мне спать, не представляю — там сейчас ящик с нашей земной аптекой.
— А вон в том углу, где какое-то тряпье?
— Это не тряпьё, а Бофур.
— Я всё слышал, — и Бофур выполз на свет Божий, зевая и морщась. Я подошла к нему и уселась на его койку.
— У меня к тебе деловое предложение.
— Весь внимаю.
В его усах запутались сушеные лихолесские грибы, в бороду набилась пыль. Вряд ли я сильно изменю ситуацию с чистотой, если лягу рядом.
— Ты будешь возражать против соседства одной очень грязной женщины?
— А если буду? — гном сделал попытку отодвинуться от меня, но потерпел неудачу — некуда было, — давай ты с Ори поменяешься, а он здесь ляжет.
— Причина возражения — то, что я очень грязная?
— То, что ты очень женщина.
— Помнится, тебя это не смущало, когда мы…
Тут я осеклась, потому что на нас смотрели и жадно впитывали каждое слово Максимыч, Саня, Ори и Нори — паршивец опять дождался, пока мы со всем справимся без него, чтобы явиться.
— Совет да любовь, Ларка, — хмыкнул Максимыч, грохая очередной баул из уазика на мое прежнее место, — вот что значит — без моего присмотра!
— Не дождётесь, — усилием воли я не отодвинулась от Бофура. Ну что, в самом деле, не школьница уже.
Пока беженцев расселяли по конфискованным шатрам — к счастью, метрах в пятистах от нас — мы с ребятами разбирали дары цивилизации из уазика. На улице очень похолодало. Жаровня не особо спасала. Запалив четыре лучины, мы сгрудились на свободном пятачке и принялись раскладывать свои сокровища, параллельно выспрашивая Максимыча о его истории знакомства с нашим новым миром.
Рассказывал он охотно, хотя на наш вопрос о том, куда девался весь бензин, отвечать отказался.
— Никак местную детвору катал? — усмехнулся Саня, — или кумушку какую обхаживал?
— А хоть бы и так!
За две недели в Дейле, на полпути к которому он оказался — всего-то в паре километров от нас, — Максимыч завел дружбу с остававшимися там медиками и с горечью посетовал на отсутствие в городе извозчиков. Оно и понятно: в Эсгароте в них нужды не было, на новом месте предприимчивые владельцы плавучих транспортных средств еще не сориентировались.
Жил Максимыч в уазике, приютил у себя какую-то семью из близлежащей деревни, с удовольствием слушал сплетни горожан о будущих золотых реках, в которые ни на минуту не верил, попивал местную брагу у одной достойной госпожи-повитухи.
— А потом тоска замучала, — признался он нам, — думаю: да как же это, я тут, а вы где? Скука одолела. И решил, будь что будет, подамся под Гору, может, мастеров поищу среди здешнего народа — у меня там перепаять кое-что надо было, думал, может, на спирт движок перевести…
Мы попадали, где сидели, давясь хохотом. В этом был весь Максимыч. Бофур, свесившийся с койки и внимательно слушавший нас, на слово «перепаять» среагировал по-мужски и по-гномски одновременно, подкрутил ус:
— Перепаять — это можно. А металл какой?
— Латунь и медь. Там одну пластинку надо к двум проводкам. Проводки витые. Диаметр маленький, ну я покажу. Да тут один уже предложил, Нилси звать.
— Знаю я этого Нилси, — вступил Нори, — руки из задницы у всей семьи растут. Мы сами лучше…
— Ну ты-то сработаешь, Нори, — ревниво съязвил Бофур, свешиваясь еще сильнее, — а что насчет толщины пластины? А витые проводки — это, наверное, медные, я правильно понял?
— Мы их теряем, — пихнула я Саню, — Бофур! Что и как ты собрался паять? Мы тебе швы только с утра сняли.
Гном вздохнул. Вставать я ему разрешала, ходить — нет.
За суетой мы и не заметили, как стемнело. Подул холодный ветер, вскоре ударил в полог шатра мелким градом. Саня, тяжело вздохнув, отправился на вечерний обход. Эля снова пропадала у гномьих принцев, лелея надежду охмурить их дядю. Вишневский пока не появился, надеюсь, его не сдует по дороге…
На ночь я устроилась перпендикулярно ложу Бофура, где, притиснутый к ящику, с одной стороны спал без задних ног Ори, а с другой, замотавшись в то самое тряпьё, скорчился сам хозяин койки. Ворочался он минут пятнадцать, пока не отчаялся устроиться удобно. Я протянула руку и потрогала его лоб — почти уверена, что он простудился.
— Я в порядке, — стряхнул он мою руку с неудовольствием.
— Это я решу, — отрезала я. Хотя теперь он точно выздоровел: начал упрямиться.
— Смотри, приворожит, не отшепчут потом, — сквозь дрему выдал Максимыч, — она у нас такая, эта Лара.
— О чем он?
— Ни о чем умном, — вздохнула я, поворачиваясь к огню, — о том, что я цыганка.
— А что это значит там, где ты живешь?
— О, ну это многое значит, — я задумалась, — например, люди часто думают, что я должна хорошо танцевать и петь под гитару.
— А ты не поешь? — расстроился гном.
— Пою, но не потому, что я цыганка, а потому, что мне это нравится. Еще постоянно просят погадать по руке. Предсказать будущее.
— Я так и думал, — важно кивнул Бофур, — что ты ведьма.
— Нет-нет, это не так!
— Нечего стесняться, это полезно, ты вон лечишь здорово…
— Бофур! Я лечу не наложением рук, это наука! В нашем мире никто не верит в колдовство.
— Ты сама сказала, что тебя просят предсказать будущее, — резонно заметил тот, — значит, верят.
Я замолчала. Он был прав. А сам Бофур широко улыбался, радуясь, что подловил меня. В полумраке только и видно было, что его задорную улыбку и блестящие темные глаза.
— Ладно, проехали. Так о чем мы? А, ну да. Еще считается, что цыгане хорошо обращаются с лошадьми. Некоторые умеют, некоторые нет. Я лошадей опасаюсь. Больше люблю огород и сад… а еще нас побаиваются. Тоже из-за волшебства, а еще из-за воровства.
— Почему? — тут уж он удивился.
— Ну, так считается, что цыган — это тот, кто всегда стянет то, что плохо лежит, даже без выгоды для себя.
Минуту Бофур смотрел на меня своими большими ясными глазами, потом дернулся в сторону с восхищенным громким шепотом:
— Нори! Нори, ты слышал? Нори, ты цыган!
Что сказал Нори в ответ, я не узнала, потому что заснула.
***
Вчерашняя акция протеста на холодном ветру не прошла даром: я проснулась без голоса. А Бофур, как я и предполагала, подхватил какую-то вирусную заразу. Покинуть склад я не решалась в опасении, что его немедленно разнесут. С утра перед ним уже выстроилась очередь из злых медиков, и мое уныние не знало границ. Все мерзли и злились, огрызались и вели себя так, словно я одна виновата во всех войнах Средиземья, плохой погоде и том, что Гора по-прежнему закрыта для нас.
Уплотнение дало единственный положительный результат: на складе слегка потеплело. По крайней мере, воду с утра не приходилось добывать из-под ледяной корки. С водой, кстати, стало совсем лихо, потому что один родник замерз.
— Для того мы лечим их, чтобы они все поумирали от воспаления легких? — ворчала я, пытаясь отогреть руки над жаровней, — кто-нибудь, чхавалэ, видели Вишневского или его замело вчера?
— Здесь я, — выполз эльф из своего угла. Не могу понять, как эти остроухие умудряются протискиваться в щели, в которые чисто физически нельзя проникнуть ничему толще бумажного листа.
— Есть у тебя желание выйти наружу?
— Не вижу оснований.
— Совсем-совсем, или это обсуждаемо? У нас воды нет…
— Эй, добрый народ, — на склад вторгся, принеся с собой морозный воздух, еще один эльф, с которым мы пару раз пересекались на операциях, — к вам никто вчера на ночь чужой не приходил? Не замечали?