Я же в эти дни только и делала, что скатывала и разматывала бинты, капала настойки и кипятила, кипятила и кипятила. И считала все, что прокипятила. Иногда казалось, мы выпарили уже целое море на кипячение всего что под руку подворачивалось. Отрадно было, тем не менее, надеяться, что этим спасли хоть одну жизнь.
Все, кто мог умереть из раненых, умерли. Ну или почти все. Отважный хоббит по-прежнему балансировал на грани жизни и смерти, и в себя пришел раза два. Из-за него Саня топил «Душегубку» по три раза на дню, а круглосуточный пост держали как минимум три врача. Еще у нас оставалось три эльфийских коматозника, к которым их родичи относились с поразительным равнодушием. Мы удивлялись, пока не выяснили, что для тяжелораненных остроухих это нормальное состояние, всяко лучше пребывания в сознании.
Так что экстренная хирургия уступала место будничной терапии, и я не знаю, что было хуже.
Привыкнув к медикам, я как-то оказалась не особо готова к тому, что они при всей своей дремучести были самыми учеными представителями народов Средиземья. Безграмотность здесь была страшная. Гномы не имели понятия, что такое заразные болезни. Люди имели, но плевали на это, отговариваясь волей каких-то местных божков. В итоге не было в лагере ребенка, что гномьего, что человеческого, который не включился бы в увлекательную игру «передай бо-бо другому». Человеческих мы быстро обрили налысо, тем самым покончив хотя бы со вшами, а вот гномы своих отпрысков нам не отдавали ни в какую.
Зато к болезням аборигены явно были устойчивее, наверное, работал естественный отбор. Корь переносили легко, я даже принимала ее за диатез.
За прошедшие недели в лагере беженцев умерло двенадцать человек. Хотя «человек» — это условно, среди них был один невесть как затесавшийся эльф и три гнома — и родилось семеро. Из них два гнома. К помощи врача в деторождении женщины здесь не прибегали.
Поэтому я удивилась, когда матрона Мина из Эсгарота пришла ко мне в палатку. Отличная повитуха и великолепный психолог, она практически полностью взяла на себя «женско-детское» отделение.
— У нас есть пижма? — спросила она меня с порога.
— Есть. А у кого глисты?
— Да вон, глянь, — тяжело вздохнула Мина, грузно усаживаясь на заскрипевший жалобно пустой ящик, — вон-вон, стоит.
Перед входом в шатер застыла тонкая фигурка, в которой я даже не сразу опознала эльфийку. Немного ниже прочих сородичей, она к тому же была рыжая.
— Не думала, что у эльфов они тоже заводятся, — пожала я плечами, перебирая веники трав, обмотанные льном. Госпожа Мина постучала пальцем по столу.
— Там кое-что другое завелось, я думаю, — с намеком подняла брови она, — она за этими пришла… конра…контара…цапа…тива…
— Противозачаточными. Эльфийка?! — я осторожно высунулась из шатра.
— Ага. Как бы не поздно-то. Я в ихнем положении особо не смыслю, но сдается мне…
Надо же, любвеобильный народец. Тут война была, как я поняла, но кому-то и это не помеха.
— Давай ее сюда, госпожа Мина, тут ее хоть осмотреть можно.
Но вместе с эльфийкой в шатер вошли еще двое. Двое гномов. Одного я даже узнала: тот самый первый паренек, замеченный нами среди умерших сразу после перемещения между мирами. Ходить сам он мог с трудом, но опирался на плечо другого — русоволосого красавца постарше и побородатее.
— Это что, эскорт? Тут женские дела.
— Она наша женщина, — сообщил старший с видимым усилием, — моего брата.
Вот что значит многолетняя практика — госпожа Мина и виду не подала, что перед ней нечто неординарное. В уголке наших складских гномов было подозрительно тихо.
— Ну, тогда присядьте где-нибудь в сторонке, а ты, девочка, иди за занавеску.
Молчаливая эльфийка просочилась мимо меня. Невольно я залюбовалась ее плавными движениями. Только в светлых глазах была явная печаль и очень сильный испуг. Вспомнив все, что знала о возможных последствиях криминального аборта, я содрогнулась — надеюсь, нас не ждало что-то в этом роде. Но еще больше стало не по себе, когда из-за занавески раздался тихий-тихий плач. Почти беззвучный и очень горький. Госпожа Мина улыбалась, тем не менее, выходя.
— Что? — вскинулся темненький гном и немедленно тяжело закашлялся. Повитуха тут же нахмурилась. Мужское племя она вообще в целом недолюбливала — издержки профессии, надо думать.
— Иди отсюда. Ничего нет.
— Жаль, — тут же сообщил гном и, опираясь на плечо брата, покинул шатер. Появилась из-за занавеси и бледная эльфийка, но она уходить не спешила.
— Ты зачем с ним обсуждаешь такие дела? — тут же упрекнула ее Мина, — ты мужчин, что ли, не знаешь? Что ревешь-то?
— Госпожа Мина? — меня снедало любопытство. Женщина дернула плечом досадливо:
— Дева эльфийская непорочная еще. Чего пришла, спрашивается, похвастаться?
— Я думала, будет… у нас было уже три раза… еще тогда… испугалась, вот и пришла.
Так я выяснила, что некоторое количество юных эльфов не представляет себе, откуда берутся дети у других народов, считая их чем-то вроде болезни, способной передаться при любом близком контакте. Там еще была какая-то мудреная теория о родстве душ, но как водится, опытные любовники этими теориями не обманывались. В итоге молодая и неопытная парочка и стала объектом нашего пристального внимания: эльфийка боялась забеременеть даже от поцелуев с гномом, гном был уверен, что для нее и это возможно. Чудный мирок, не перестаю удивляться.
— Ну теперь они точно до результата долюбятся, — заметила я, провожая взглядом эльфийку. Гномы уже караулили ее чуть поодаль, опасливо выглядывая из-за уазика. Матрона Мина размышляла.
— Нельзя это так оставлять, — сказала она самой себе, — надо их родителей найти.
— Э, госпожа Мина, как-то это против свободы чувств, врачебной тайны и все такое, — мне вдруг представился поистине шекспировский финал с двойным самоубийством, — может, их… поучить там, чтобы не было последствий?
— Парень — гном, они в этом плане необучаемы, — твердо ответила акушерка, — мы же и виноваты останемся.
Матрона Мина, ворча что-то о всеобщем падении нравственности, отправилась выполнять функции социального работника, а я некстати подумала, что опять забыла забрать Элю из королевского шатра Торина.
Два дня назад, потерпев неудачу с тонкими намеками в виде платьев и украшений, он перешел на толстые. Когда он на нее срывался, что слышала вся Гора, весь Дейл и, я думаю, окрестности Ривенделла, она выбегала прочь в слезах, долго плакала и стенала у костерка, куда я периодически заходила проведать ее. Потом шлялась без дела по лагерю и донимала лысого друга короля — гнома Двалина — разговорами о своем кумире. Рано или поздно, я не сомневалась, она переключится именно на Двалина. Бедолага Двалин.
— Убери эту отсюда! — возмущался узбад, обращаясь к Двалину, и дальше шла непереводимая игра слов на кхуздуле, — она смотрит на меня! — и снова кхуздул, эмоциональный и яростный.
Когда я повторила несколько запомнившихся оборотов перед Бофуром, он покраснел, позеленел, сменил еще парочку оттенков и попросил никогда больше не произносить ни одного подобного слова.
Задумавшись о перипетиях межрасовой любви, я на него едва не села.