Тауриэль так легко не отделалась. За право оставаться с нами я потребовала от нее мыть полы и санитарить по полной. Признаюсь, не без злорадства наблюдала, как она мечется по коридору со шваброй и ведром, тщетно пытаясь призвать неизбежную очередь к порядку. Заодно методом научного эксперимента разгадала, как звучит на синдарине ворчание «Вытирайте ноги» и «Ходют тут всякие, натоптали страсть».
Никогда я еще не работала в приёмке с облицовкой из малахита и яшмы, но это было даже здорово. Обстановка у нас была просто волшебная, особенно мне нравились светильники. Мы выпросили себе два солевых, как попытку заменить кварцевание. Правда, очередь ничуть не становилась от этого короче. Да и вообще, возни на нас обрушилось немеряно.
Во-первых, мы не смогли организовать расписание приёма. Часов здесь практически не водилось. Сначала хотели нарисовать солнышко, восходящее и заходящее, но под Горой солнца видно не было. Ограничились приблизительными понятиями типа «после завтрака», «до ужина». Опять промахнулись: у многих пациентов завтрак свершался тогда, когда все ужинали, и они, ничтоже сумняшеся, заявлялись к нам после полуночи, именно сейчас озаботившись фурункулами или панарицием.
Во-вторых, очередь никак не желала соблюдать хотя бы относительно правила поведения. Меня пробрало, когда я услышала знакомые до боли интонации и фразы вроде «Вас здесь не стояло» и «Кто занимал вот за этим бородатым?». Гномки, решив для себя, что под Горой им дозволено разгуливать открыто, тоже приходили на приём. В сопровождении родни. Путем скандалов и угроз мы ограничили число сопровождающих до трех мужчин. С трудом добились того, чтобы хотя бы самое громоздкое оружие оставляли на входе в нашей версии камеры хранения.
И, наконец, в-третьих, кто-то должен быть идти без очереди. Кто? Воины, раненные в битве? Члены их семей — которых было слишком много? Многодетные матери? Многодетными мы, после небольшой работы со статистикой, постановили считать женщин с девятью живыми детьми. Беременным льгот не полагалось — как я и предсказывала, беременных здесь было слишком много.
Поняв, что мы рискуем повторить круглосуточный режим работы шатрового госпиталя, мы отправились делегацией к самому узбаду — просить еще помещений для сменщиков. Узбад нас не принял, его заменила госпожа Дис.
Честно говоря, я бы предпочла иметь дело с ее братом.
— Денег нет, — приветствовала она нас.
— Мы не за деньгами…
— Все равно нет.
— Нам бы две комнатки добавить… к клинике. Мы, знаете, врачи.
Гномка оглядела нас с плохо скрываемым презрением. Нас столпилось десятка два: здесь были и целители-эльфы, и представители ЭБЦ.
— Все болезни — от безделья, — безапеляционно сообщила нам Дис, — нечего развращать народ. Хилые и так все стали от этой вашей медицины. Моя бабушка прожила до трехсот двадцати и никогда в жизни не обращалась к врачам.
У меня зародилось нехорошее предчувствие, что мы имеем дело с поклонницей натуропатии или уринотерапии. Так и оказалось. Дис помучила нас знатно. Мы были признаны взяточниками, лентяями, бездельниками и вымогателями. Нам было велено лечить все болезни целебными пенделями и выпивкой, а если не помогает — ударной работой в шахтах, где все хвори, по словам гномки, проходили на раз.
Сжалившись над нами, она все же разрешила нам занять еще два помещения по соседству. Отчеты о тратах Дис пожелала видеть лично.
— А ты скучал по бюрократии, — упрекнула я Саню, когда мы вернулись назад, — мало тебе было, да? Получите-распишитесь.
— Я как-то не подумал, — уныло ответствовал Саня, оглядывая бесконечную очередь, что собралась в наше отсутствие. К счастью, нас могла заменить Эля — серьезных жалоб не было.
В основном, как и дома, время в приёмке приходили провести пожилые женщины и мамы с детьми. Особенно гномки — те, кого мужья отпускали под присмотром дядь, братьев, отцов и старших сыновей. Делать им было нечего, а здесь они развлекались и вели светскую жизнь. Так что одно из новых помещений пришлось целиком выделить под детское отделение. И, как итог, очередей стало две. Баро дукхани прямо-таки.
Всю неделю мы зашивались. Госпожа Мина настоятельно просила себе отдельный вход. Мастер Боргунд не допускался на вызовы в жилые ярусы выше второго и требовал охрану. Вишневский нас вообще бросил и ушел в частную наркологическую практику, как поняла, в основном трезвил Барда с тем, чтобы вечером снова его спаивала неутомимая золотая эльфийская молодёжь. Идрен отказывался делать перевязки на дому, и, несмотря на свои длинные эльфийские ноги, хотел лифт. Я могла его понять: от беготни по лестницам все начинало болеть уже к середине дня.
— Вот так я представлял себе ад скоропомощника, — заметил Максимыч, который отчаянно скучал, — нет выходных, некуда уйти и лестницы. Лестницы, лестницы…
Еще ладно бы, просто лестницы. Гномы не видели необходимости в перилах. По некоторым переходам я двигалась, схватившись за Ори, старательно не глядя вниз. Никаких красот восстанавливаемого Эребора к вечеру уже видеть не хотелось.
К концу недели девяносто процентов назначаемого нами лечения состояло из физиотерапии в виде термальных источников и профилактического мытья рук перед едой. Дважды столкнулись с немаленькими ожогами в кузне. Пару раз бинтовали сломанный палец на ноге: Двалин обозлился на какой-то предмет интерьера и пнул его со всей силы. На следующий день пришел второй раз — возвратившись домой, первым делом он пнул его другой ногой. Типа, отомстил.
За всей суетой клинических будней я почти забыла о Бофуре. Не буду врать, забыть совсем не представлялось возможным. Мы изредка встречались, раскланивались, но дальше дело не заходило.
Ну вот и славно. Я почти убедила себя, что так всем лучше, когда в ответ на мой окрик «Следующий!» в дверях появилась такая знакомая фигура. Да не одна, а в сопровождении двух гномов, один из которых мне был уже знаком — Бифур.
— Бофур? Ты болеешь?
***
— Бомбур, к вашим услугам. Посмотрите брата, доктор, — пробасил гном справа — рыжий толстяк совершенно необъятных размеров, — беда совсем.
Бофур смущенно улыбался, никоим образом не подтверждая слова брата. Бифур лишь нахмурился, глядя на Лару. Она пожала плечами:
— На что жалуетесь?
— Ни на что, — ответил Бофур тут же, но толстяк не смолчал:
— Не ест. Вообще перестал. Погибает братик мой! — казалось, он почти плачет.
Гном с топором во лбу прокомментировал сказанное на кхуздуле. В сказанном Ларе послышалось свое имя.
— Что ели, что пили, — монотонно перечисляла Лара полагающиеся вопросы, доставая и раскладывая инструменты, — после чего пропал аппетит…
Бифур немедленно гневно ответил длинной речью на последний вопрос. Бофур на него шикнул, Бомбур только закатил глаза к потолку. Лара машинально отметила общее семейное сходство гномов. Правда, для его братьев Бофур действительно мог показаться субтильным, хоть ни в коем случае таким не являлся.
— Что-нибудь еще беспокоит?