— Если долго всматриваться в бездну, Гриша, она начнет всматриваться в тебя!
— Артём Аркадьевич, мне просто обязательно надо узнать, где вода? Как глубоко?
— А зачем, Гриша? Ну десять метров, двадцать, сто… Какая разница?
— Если знаешь глубину, можно подобрать длину верёвки, привязать ведро и набрать воды…
— А ты уверен, курсант, что содержимое этого колодца вообще можно пить?
— Это же источник жизни. Родник… Разве бывает по-другому?
— Не просто бывает, Гриша, а почти всегда — «по-другому»!
— И что же теперь делать?
— Думать, Гриша! Обязательно думать, прежде чем тащить в рот всякую дрянь! Анализировать, кто выкопал этот колодец и для какой цели? Контролировать, что ты пьешь и кто тебе наливает! И не надеяться на прикрывающих. Они не Боги, хотя очень стараются…
— Артём Аркадьевич! У меня голова идёт кругом от Ваших нравоучений!
— Голова кругом — это хорошо, Гриша! Значит ты ещё живой! Побудь в теньке, охолонись немного и подумай над своим поведением! Второй раз может и не повезти!
Распутину почудилось, как его ноги отрываются от земли, тело безжизненным кулем переваливается через парапет, руки плетьми безвольно свисают и он проваливается в этот зев, стремительно уменьшающийся до люка БТР.
— А-а-а-а, — застонал Григорий, цепляясь за железные скобы.
— Тихо, Айболит! — шикнул на него срывающийся голос Ежова. — Ишь ты! Очнулся и сразу вопить! Держи вот лучше водички — прогони сушняк, жертва клофелина…
— Ну что, оклемался?
Голос Ежова звучал непривычно участливо и даже заискивающе. Распутин приподнялся на локте и огляделся. Какая-то новостройка-недостройка. Потолок высокий — под четыре метра, помещение большое, на пять окон, стены кирпичные, без единого признака отделки, как и бетонный пол. Окна завешаны маскировочной сетью, сквозь нее пробивается летнее солнце и развеселое птичье чириканье. Суровый армейский интерьер, пригодный для походной палатки, но не для особняка — несколько ящиков из под выстрелов к РПГ, раскладной стол, пара стульев. Рядом с аскетичным убранством, как существо из другого мира, посреди зала вызывающе желтеет добротный кожаный диван — единственный гражданский аксессуар. Именно на нем изволил возлежать Распутин. Кроме Григория и Лёхи, в комнате никого не было, но по узнаваемым звукам, доносящимся из окна, было ясно, что территория обжита суровым мужским коллективом, идеально освоившим наиболее яркие и выразительные обороты великого русского языка. Ежов сунул в руки Распутину бутылку с минералкой и медленно опустился на крошечный раскладной стульчик, закрыв его полностью.
— Облажался я, Айболит! — вздохнул майор, уронив глаза в пол, — как есть облажался. Даже предположить не мог, что этот эскулап окажется таким шустрым. Его абреки и кунаки опознали нашего человечка, присматривающего за тобой, срисовали нашу броню в засаде, вот и сложили 2+2. Как тебя спеленали, я даже не заметил. Слава Богу, все выходы заранее под контроль взяли, поэтому вовремя увидели, как этот полунемец бегом к себе в госпиталь рванул, а потом машина из ворот вывернулась и за город попылила. Вот мы к ней и пристроились, позаимствовав местный тарантас. Километров пятнадцать крались, чуть не упустили, но зато какой мы там шалман разворотили благодаря тебе! Полноценное отделение охраняло, с пулеметом и граником. Только не ждали нас, расслабились, а потом и поздно было. Зато теперь всю цепочку знаем. Этот Вуле работал в косовском докторате два года, отбирал девчонок по медицинским показаниям. Сами к нему шли, представляешь?! Анализы. Обследования. А он картотеку с их данными сплавлял потрошителям. Потом получал заказ. Вызывал нужного донора, якобы, для дополнительного обследования-лечения. Выписывал направление, организовывал сопровождение, скоро узнаем куда… Кафешантан, в котором ты побывал — местная бандитская хаза Рамуша Харадиная. Арди — его связной. Туда приглашали особо ценных, предназначенных для выкупа, опаивали, как тебя, и вывозили за город, сбивали группу и переправляли в полевой лагерь сепаратистов на горе Юник, на границе с Албанией.
— Кого-нибудь нашли? — попытался спросить Григорий, но издал невразумительное мычание. Сухой язык, будто из наждачки, с трудом провернулся во рту.