— Ты прям Будённый! — крикнул он Петру сквозь шум ветра. — Ещё бы пулемёт «Максим» сюда!
— Максим — фуфло, я Шевчука люблю! — недослышав, оскалил в ответ цыганские зубы Ганешин…
К железнодорожной станции подъехали шагом, когда уже смеркалось. Два пьяных солдатика приколачивали к деревянному фасаду красную простыню с кривоватой надписью «Вся власть Советамъ!» Вдали за лесом басовито вскрикнул паровоз — и толпа мешочников, дыша луком и матерясь, повалила на дощатый перрон. Пётр наддал плечом — и они втиснулись в вагон третьего класса.
— Это докуда паровоз, любезный? — осведомился Левин у толстого мещанина, помогая ему утрамбовать под полку мешок.
— На Питер, батюшка! — отвечал толстяк и, надавив всей массой на соседа, освободил священнику краешек полки, — Прошу садиться.
Пётр неприхотливо умостился в проходе среди узлов…
Под стук колёс Савинков быстро провалился в сон. И вновь был обречён на просмотр того же навязчивого кошмара — хрипящее лицо бородатого незнакомца, которого он душил шёлковым платком в грязной охтинской подворотне, кривлялось и подмигивало, меняя очертания, пока Борис не осознавал в ужасе, что это — его лицо… Он понимал, что душит самого себя — но лишь туже затягивал концы платка.
В 1906-году произошел чудовищный конфуз с приговорённым ЦК партии эсеров священником Гапоном. Борис Викторович имел к попу личные счёты и голосовал за смертную казнь, хотя многие товарищи были против. Потом тщательно отследил сволочь до самой дачи в Озерках. Ошибки быть не могло — светила такая же, как сегодня, полная луна. Свеча на окне мигнула красной морзянкой — всё в порядке, гадина на месте. Борис снял браунинг с предохранителя и шагнул в гостиную. И тут по ушам ему ударил какой-то ритмический непонятный гул, комната наполнилась зелёным свечением, и Гапон, только что сидевший с газетами в вольтеровском кресле перед камином, растворился в воздухе!
Борис сориентировался не сразу — революционно-материалистическая картина мира разом дала трещину по всему полю. В мистику Савинков не верил. Подкупленного сторожа пришлось втихаря замочить в сортире. Потом почти на автомате в районе красных фонарей на Охте он отследил загулявшего бородача похожей на попа комплекции — нужно же было как-то отчитываться перед Азефом. Удавил платком в подворотне — а тело отвёз на извозчике в Озерки и, переодев в рясу, подвесил в петле. Извозчика ликвидировал по дороге контрольным в затылок. Фуфло, как ни странно, прокатило. Труп лже-Гапона нашли только через месяц, черви не оставили криминалистам ни единого шанса — кроме рясы и чёрной бороды, опознавать было нечего…
— Борис Викторович! Что с вами, проснитесь! — над ним озабоченно склонилось лицо молодого соратника Якова Блюмкина.
— Что такое? — строго спросил Савинков, вскакивая.
— Кричали на весь вагон, едрёна бомба.
— Вы выходили на станции, Яков? — Борис заметил на ботинках соратника свежую грязь.
— За кипятком. Там какой-то шухер на перроне, пришлось вернуться. А тут вы орёте как ишак, я извиняюсь.
Савинков молча вышел из купе. До чего неприятный тип этот Блюмкин. А если он продался большевикам? Борис подсознательно не доверял евреям, хоть умом и понимал, что это неправильно. Но ликвидация Ульянова-Ленина — слишком серьёзный шаг. Здесь не должно быть случайных людей. Одесские товарищи за Якова поручились головой. И всё же… Зачем он прошёл к хвостовому туалету? Как назло, вспомнилась фраза Азефа: «Доверять нельзя никому. Даже самому себе. Мне — можно…». Дверь из головного тамбура резко распахнулась, в проход ввалился красногвардейский патруль во главе с одноруким матросом.
— Проверка документов! — минуя других пассажиров, однорукий, сжимая в кулаке маузер, направился прямиком к нему. Савинков, пожав плечами, послушно полез в нагрудный карман — и, повернувшись к матросу боком, дважды выстрелил в упор сквозь пальто. Однорукий рухнул, загородив остальным проход. Борис кошкой метнулся в тамбур, вслед ему загрохотали выстрелы. Дверь туалета распахнулась, и Блюмкин попытался поставить бегущему коварную подножку. Но Савинковым в такие минуты словно овладевал бес: на бегу засадив в туалет три пули, он в следующую секунду уже мчался сквозь вагоны по загромождённым узлами проходам к хвосту состава. Прыгать лучше всего с задней площадки…
Дав короткий гудок, паровоз тронулся, и Левин тревожно завертел головой. Петра Ганешина, сошедшего на станции за кипятком, среди входящих не было. Неужели отстал? На него вообще-то непохоже. Должно быть, прыгнул в другой вагон.