Слобода Дымково располагалась на низком правом берегу Вятки-реки, Вересники — на левом. Каждую весну они заливались паводком — этакая северная Венеция… Нравы в обеих Венециях водились дикие, торжествовало право сильного. Имелось три молельни разной веры — часто члены одной семьи принадлежали к разным сектам и ели из отдельной посуды. Короче, воронья слободка, вечный кошмар полиции…
Зимой во время свадеб богатые дымковчане лихо катили на рысаках до Вересников, напоказ возя по льду реки приданое какой-нибудь невесты, вплоть до перин, буфетов, гусей и петухов; устраивались лютые пьянки с мордобоем. Городских низовые ненавидели совместно — а учёное сословие вдвойне. И было за что!
Очередной искус произошёл под Рождество — свадебный поезд был атакован бесовским наваждением на реактивном ходу. Нелепая санная конструкция, дымя и искря, с рёвом врезалась в самую гущу хмельных поселян. Мотор чихнул и смолк, повисла нехорошая пауза. Очкастый юноша со слуховым рожком в правом ухе принялся было извиняться — но к нему уже протянулись со всех сторон здоровеннейшие ручищи пьяных дымковчан.
Казалось, расправа неминуема — но тут, крутя над головой оглоблю, в толпу с рёвом врезался верзила лет двадцати из Вересников, вида более чем решительного. Ушибленные мещане прыснули по сторонам — знали уже, что от этого оглоеда ждать добра не приходится…
— Степан Халтурин, токарь-краснодеревец, — спаситель протянул учёному мозолистую ладонь.
— Просто великолепно! — затряс его руку подслеповатый Константин Эдуардович. — Науке такие люди ох, как нужны. Идёмте скорее, требуется выточить одну деталь — без неё мой аппарат неаэродинамо… в общем, не полетит!
Прошло полгода, не одна деталь была выточена. Дружба юных энтузиастов окрепла. В доме Циолковского Степан отдыхал душой: сверкают электрические молнии, гремят громы, звенят колокольчики, пляшут гуттаперчевые куколки.
Сейчас они сидели в кутузке — само собой, по чистой случайности. Экспериментальная модель аэростата, потеряв управление, влетела в элитную мансарду публичного дома и вызвала там страшный переполох. Как назло, в тот вечер наверху отдыхало влиятельное лицо…
— Вот построим с тобой, Костяныч, летальный аппарат, — мечтал измордованный полицией Халтурин, — долетим до Бога — и за бороду его: попался, урод? — Хрясь мордой об колено — довольно, попил нашей кровушки! Русский народ тебе — не насрано! Наплодил, понимаешь, у власти жуликов и воров…
— Ну, не совсем так, Стёпушка, — улыбнулся слепой как крот учитель, поглаживая тонкими пальцами мозолистое пролетарское колено… — Бога ведь нету…
— Врёшь — крайний есть всегда! — Бог представился на миг Степану таким же слепым и глухим к народным нуждам, как этот умник — к тому же впавшим от старости в маразм… Чуткие пальцы учёного рассеянно двинулись по бедру революционера — лишь бы успокоить, без всякой задней мысли… Халтурин возбудился пуще:
— А можно чиновников с воздуха бомбить булыгами, или сбрасывать агитационную литературу! Прикинь: ярмарка, тыща человек внизу — мещане, барышники, весь шалман… И тут подлетаем мы: — Бабах! Бабах!.. Нет, погоди, получше придумал. В ракету засандаливаем пуд пороху — и прямиком по полицейскому участку! От Свинтидзе с жандармами — одно мокрое место!
— Экий ты, братец, злой… — трусливо отдёрнул руку изобретатель. — Ракета ведь придумана не за этим, а чтобы облетать другие миры…
— На хера другие? — озадачился краснодеревец. — Не проще наш по своей правде перестроить? Бабах — и в дамки, сразу всем хорошо!..
По коридору раздались шаркающие шаги — тюремщик принёс баланду.
— Что там у вас с утра за кипеш? — капризно уперев руки в боки, пронзил его взглядом Халтурин. — Всё лютуете, сатрапы?
— Жри не выступай, — проворчал инвалид. — Их благородие господин Свинтидзе привёз научный казус из Немы — девку водяную, русалочку. Заперли на три замка — а она, б… ь, возьми, да и испарись из камеры. Наваждение! Награда объявлена тому, кто сыщет — двести целковых. Листовки распечатали с описанием… На уж, держи на подтирку, учёный… — тюремщик протянул Циолковскому желтоватую ориентировку — сотни таких были расклеены по заборам Вятки: «Разыскивается…».
Пока Степан нехотя подкреплялся щами с убоиной, гений жадно пробежал текст, грызя ноготь указательного пальца — и, прочитав, воздел его кверху.