Окрутили его с беременной Мари Бланк в Петербурге силком — чин из Третьего отделения шепнул, что бастард ожидается высочайших кровей, чуть ли не от самого Цесаревича… Главное — чтобы тс-с!! Илье Николаевичу после скандала с мальчиками выбор был невелик — или женись на опозоренной фрейлине, или в Анадырь на вечное поселение. Всевышний подкузьмил — не вышел Илья по женской части… Родись веком позже — блистать бы ему на гей-парадах на Невском, а так…
Первенца в семье Ульяновых нарекли по биологическому отцу — Сашенькой.
Тяжела судьба меньшинств в империи — никакой тебе политкорректности… Смотритель народных училищ проводил бòльшую часть времени в разъездах по округу, подальше от злых языков уездных моралистов, поближе к нежному юношеству. А воспитанием детей занималась вечно пьяная гувернантка Кашкадамова — наперсница Машенькиных утех.
Старший сын Александр вырос в результате угрюмым умником — зачем-то усердно зубрил химию азотистых соединений и тайком вешал кошек за сараем. Кудрявый Володенька же, напротив, отличался ангельским нравом и какой-то патологической совестливостью. (О страшной тайне близнецов не знал никто, кроме матери и её деда — скандального житомирского хасида Сруля Мошковича Бланка, о коем речь впереди).
Вот и сейчас: всем за завтраком с первой минуты было ясно, что Вовочка прячет глазки неспроста, явно нашкодил. Но шестилетний кудряш, так и не сознавшись, выбежал из-за стола без сладкого и ушмыгнул в ежевику — рыдать. Первенец Александр (домашняя кличка «Цесаревич») пустил ему в спину надкусанным яблоком, за что тут же огрёб от Кашкадамовой ложкой по лбу и похотливо осклабился, нащупывая её туфлю под столом. Та разом сомлела — гадость, а приятно…
Маленький Володя, скрывшись в зеленях, достал из кармана голубой черепок и принялся, всхлипывая, рыть в чернозёме ямку — похоронить следы своего невинного преступления. Тут, как назло, каторжных вывели на тюремный двор… Грянула окрест старинная, по слухам, авторства чуть ли не самого Стеньки Разина, плясовая:
— Из-за лесу из-за тёмного… — вывел разбитый тенорок запевалы.
Привезли хуя огромного! — ответил хриплый хор каторжан.
— Привезли его на семерых волах…
— Он, бедняга, был закован в кандалах… — песня крепла, разливалась над бескрайней Волгой-матушкой:
— Бабёнки, девчонки бегут:
— Ой, куды тако сокровище везут!
Маленький Вовочка, заткнув со стыда уши, кинулся бежать вниз по горбатому спуску, не в силах вынести грубой правды русского шансона… Тут и был схвачен за шиворот мужчиной в длинном плаще с капюшоном, внезапно возникшим из зарослей бузины. За спиной незнакомца зловеще маячила фигура молодой тётеньки с пыльным мешком.
— Фамилия?
— Ульянов… — моргая честными глазёнками, рапортовал малыш в матроске.
— Владимир Ильич? — на всякий случай уточнил небритый.
— Голубую чашку разбил я! — захныкал кудрявый младенец (копия барельефа на октябрятской звёздочке)… — По нечаянности! Умоляю, не говорите папà! Сам во всём признаюсь, пусть только боженька вернёт его в семью и отвратит от плохого…
— Такой мелкий, а уже торгуется, — господин в плаще подал знак своей молчаливой подельнице. — Открой рот и скажи: «А-а»!
В следующий миг инфернальному дитю сунули в рот воняющую хлороформом тряпку и одели на голову мешок. Ножонки в вязаных гольфах несколько раз взбрыкнули напоследок, отбросив сандалии в придорожную пыль.
— Есть!
… Вся пёстрая цепь нелепостей: крушение аэростата, драка с Халтуриным, сплав на плотах вниз по Волге — разом сложилась в исполненную смысла картину. Словно кольнула сквозь ветхую ткань бытия тайная пружина Судьбы…
Вскинув ношу на плечо, Левин потрусил к припрятанному в укромной бухте ялику. Катя едва поспевала за любовником — на душе у неё скребли кошки, но она мужественно оттолкнула утлую ладью от берега и впрыгнула следом, замочив подол непривычно длинной юбки. Левин запихал мешок с похищенным ребёнком под корму и взялся за вёсла. Вот, собственно, и всё — или почти всё… Он, сжав зубы, принялся выгребать из-за отмели на стрежень.
Странно, но вместо радости обоих точило какое-то гадливое чувство. Катя неуверенно потрогала сквозь мешковину сонное детское тельце — Володя Ульянов пошевелился, захныкал, видимо, увидав во сне папину голубую чашку, и она испуганно отдёрнула ладонь.
— И что теперь? — спросила нервно.
— Как будто сама не знаешь…