Как назло, тот день выдался непростым и на бирже. Уитмор-младший, в отличие от конкурентов и бывших партнёров своего отца, мог похвастаться физическим превосходством, которое ему давала молодость: выносливый, быстро анализирующий, стрессоустойчивый.
И всё же он был измотан, даже подумывал отказаться от посещения званого ужина у Лапинских в честь помолвки их сына со второй дочерью банкира Свенсона. Но какой уважающий себя деловой человек пропустит собрание высшего света? Вот и Джон понимал, что нельзя делать так, как хочется.
Вечер был душным, шумным, что неудивительно. Улучив момент, он вырвался на боковой балкон и с шумом вдохнул сентябрьский ночной воздух: уже давно не лето, но ещё и не зима – колкий миг последнего прощания с бесшабашной жарой.
Позади него что-то звякнуло и раздалось по-девичьи робкое «ой!».
Джон обернулся. В тени большого тиса, ещё не осыпавшего всё вокруг своими листьями, в углу балкона стояла хрупкая женская фигурка в шёлковом зелёном платье.
– Добрый вечер, мисс! – тут же взял себя в руки Джон. – Прошу прощения за моё вторжение. Поверьте, я не имел намерения Вас напугать.
– Добрый вечер, мистер Уитмор. Это моя вина, не стоило мне тут находиться.
– О, так Вы меня знаете? – смутился Джон, потому что к своему стыду он не мог узнать голос и лицо. – Вы не могли бы выйти на свет, а то я по голосу не могу Вас вспомнить.
– Меня зовут Натали Сандерс. Я – младшая дочь генерала Сандерса. Мы не были представлены друг другу, просто не знать Вас это как не быть знакомым с творчеством да Винчи. То есть невозможно.
Девушка, сделавшая навстречу Джону два небольших шага, была далеко не красавицей, однако её круглый овал лица, большие серые глаза, тёмно-русые волосы и родинка на кончике носа вызывали очень приятные эмоции, располагали собеседника и обещали не разочароваться в приятной внешности.
За спиной она что-то держала обеими руками.
– Польщён нашим знакомством, мисс Сандерс. Прошу простить мою бестактность.
– Ну что Вы! Это я веду себя явно неподобающе, – улыбнулась Натали. – Но я действительно очень рада нашему знакомству.
– Кхм… – чтобы прервать возникшее неловкое молчание Джон был вынужден спросить. – А что Вы прячете за спиной, мисс Сандерс?
– Заметили, да? – смутившись, Натали осторожно показала своё сокровище.
На изящном фарфоровом блюдце с золотыми вензелями лежал квадратный кусочек орехового торта. В левой руке у неё была маленькая серебряная ложечка.
– Я… Я не могу есть на людях, мистер Уитмор. Просто не могу ничего проглотить. А пирожное было единственной едой, которую подавали на маленьком блюдечке, – извиняясь, призналась она и непроизвольно ссутулила плечи, ожидая насмешки и укора.
Однако каково же было её удивление, когда она увидела выражение лица своего собеседника.
Дело в том, что в детстве Джон обожал сладкое! И его мама разрешала няне водить его в чудесную кондитерскую, владельцы которой – выходцы из Франции – баловали своих посетителей восхитительной выпечкой! Для семейного бюджета эти вылазки не были проблемой, но привыкший к аскетизму и самоконтролю Уитмор-страший усмотрел в этом зачатки разнузданности и расточительности. Однажды, к большому удивлению сына, он взял того на прогулку. Привёз к хорошо знакомой кондитерской и ткнул указательным пальцем в вывеску на дверях заведения.
– Прочитай, что здесь написано, Джон, – приказал мужчина.
– «Закрыто», – удивился мальчик.
– Я купил их и закрыл.
– Зачем? Зачем ты это сделал, отец?
– Запомни, Джон, никакие излишества и соблазны не должны брать над тобой власть. Холодный расчёт и острый ум не терпят вольностей. Ты должен быть как исправный часовой механизм: пыль и фривольная мелочь только помешают твоей работе.
Джон очень долго плакал в тот день. Напрасно его мать просила супруга вновь открыть магазин, взывая к ледяному сердцу мужа. Позже она узнает, что владельцы кондитерской переехали в другой город, потому что Уитмор-старший осторожно намекнул о нежелательности их деятельности в Нью-Йорке. С того самого дня Джон отказывался от любых десертов, хотя сердобольная мать тайком от мужа покупала сыну конфеты и сладости. И видя её слёзы, мальчик неохотно отступал от собственных принципов, ощущая вместе со сладостью горечь от нарушенного данного самому себе слова. Спустя четыре месяца, никто даже не мог уговорить мальчика согласиться на сладкое. Так он хотел доказать вечно недовольному отцу крепость своего духа. Он надеялся увидеть, как тонкий рот растянется в слабое подобие улыбки. Тщетно.