"Вставная челюсть", — отметил Сомов. Усольцев покраснел и притих.
Услышав шум, вбежали Рита и Лена.
— Нализался?! Иди спать! — стала толкать Епифанова Лена.
Он сгорбился, его длинное лицо стало еще длиннее.
— Ладно, чё ты его гонишь? — попробовал заступиться Усольцев, но Лена пригвоздила его взглядом.
— Коля, ты слышал?!
— Баламуты! — Водянисто-пьяные глаза Епифанова налились кровью. — У! Баламуты… Я ещё доберусь… — Он пошёл к выходу. Пиджак был ему мал, рукава — чуть не до локтей. Всё у него было узким и длинным, даже клеёнчатый галстук.
Глухая утробная ненависть шевельнулась в Сомове. Он подумал, что, если сегодня встретится вдруг с Епифановым, изобьёт его в кровь… Розоватая пелена проплыла перед глазами, на висках выступила испарина.
Когда Епифанов вышел, вернулась в комнату Катя.
— Пора и честь знать, — сказала она. — Лена, пойду я.
— Ну посидите ещё, — стала уговаривать Лена.
— Да уж поздно, — поднялась и Рита. Прощались долго. Во дворе была кромешная тьма.
— Я ничего не вижу! — взмолился Сомов. Катя крепко взяла его под руку:
— Держись. Это со свету так. Сейчас привыкнешь.
Воздух стал холодным. Даже не верилось, что днём было так тепло. Катерина прижалась к нему своим горячим телом.
— Ты, наверное, думаешь, — спросила она, — мол, и не узнала толком, а уж лезет?
— Нет, я ничего. — Сомов не видел её лица, не понимал, куда они идут. Только ощущал её тело, её дыхание у своего уха. Он подумал: выйди сейчас Епифанов, съезди ему по физиономии, он даже не поймёт, откуда кулак.
Глаза стали привыкать к темноте.
— А я боюсь, — призналась Катя, — что ты раз — и пропадёшь куда. Я, может, ждала-то только тебя!
Сомов молчал. Тут Мамонтова захохотала:
— Ладно! Не буду! Нарочно я так! Никого я не ждала… — Она отошла в сторону.
— Катя, — зашептал Сомов, — ты не уходи, а то я куда-нибудь провалюсь. — Он нашёл её руку в темноте: — Холодно, а?
— Мороз будет, черёмуха зацвела. Надо бы рассаду закрыть. А, ладно, ночь простоит! Слышь, Егор… — Катя остановилась. — Не суди меня! Я таких, как ты, только в кино видела! Ажио не верится, что вот ты, такой, со мной идёшь! Вот не верится, и всё!
Сомов совсем привык к темноте. На него смотрели блестящие глаза Кати. Он нашёл её губы и крепко поцеловал.
— Мы ведь пришли, — тихо сказала Катерина, — вот мой дом, — и тут же крепко стиснула его руку.
Под лампочкой, что висела на столбе, стоял Епифанов.
— Как я его ненавижу… Ах, если бы ты знал!
— Погоди! — Егор направился было к Епифанову, но Катя схватила его за руку.
— Не надо! Он кляузный!
Молча прошли они в ворота, и, когда Катя отмыкала дверь, с улицы донёсся исступлённый крик Епифанова:
— Сука! Сука!
Домик у Кати был небольшой: одно окно в кухне да два в комнате. Но был ещё крепким. В доме стояла хорошая мебель, пахло духами. У печки на белой табуретке спал огромный пушистый кот. Катя прошла в большую комнату и позвала туда Сомова.
— Я хоть немножко тебе нравлюсь?
— Да, — признался Сомов. — Ты красивая.
Катя сняла туфли. В углу, как белый корабль, стояла кровать под периной. "Что же мне делать-то?" — подумал Сомов. А Катя погасила верхний свет, зажгла маленькую настольную лампу под красным абажуром, задёрнула плотно шторы. Делала она всё просто и деловито. Потом открыла гардероб и стала раздеваться за дверцей. Сомов подошёл и захлопнул дверцу. Катя молча разделась донага. Ослепительно белое, чуть полное её тело было прекрасно. Катя достала халатик и накинула его. В это время за её спиной со звоном вылетело стекло и сдавленный голос Епифанова прокричал грубое ругательство. Катя беспомощно посмотрела на Сомова и вышла на кухню. Он вышел следом. Катя присела у печки. Лицо её стало серым и усталым. Кот запрыгнул к ней на колени и выгнул спину. Сомов сел напротив.
— Вот и живу… — тихо сказала Катя. — Видно, верно говорят: не родись красивой, а родись счастливой. Вот по всему я-то и должна быть счастливой, а вишь как?! Словно с ума посходили люди! Не дают жить, не дают! Чуть не такая, они все сразу кидаются…
Брови её сомкнулись у переносья, глаза зашлись внутренней болью. Она стала похожа на казачек, на тех гордых с изломанной судьбою казачек, что Сомову виделись по иллюстрациям к Шолохову.
— Катя, а откуда ты родом?
— Здешняя… Прости ты меня, Христа ради… Эх, Егор, войди сейчас Епифанов, убила бы сразу. А ведь и убивать-то нечего. Пустое место… Здешняя я, Егор Петрович. Ты, может, и про моего отца даже и слыхал чего. Мамонтов Максим?