— Извините, что побеспокоила… Сомов вскочил:
— Проходи, садись.
— Спасибо. — Катя прошла под взглядами всех.
От её длинных и сильных ног, от её тела веяло силой и здоровьем. Она села рядом с Надей и взяла её руки в свои. Впервые Сомов увидел их вместе. И если Катя была хороша какой-то стихийной, диковатой красотой, то Надя была прекрасна классически. Это сразу понял Сомов, как только они оказались вместе.
— Две грации! — воскликнул Цыпин. Катя повернулась к Сомову:
— Там девушка одна… Если можно, я приглашу её? Её знают.
— Кто такая? — заинтересовалась Рита.
— Да кто? — воскликнула Лена. — Будто не знаешь? Роз-ка, конечно! Розка всегда ошивается около Надьки!
Сомова раздражала эта хамоватая Лена. Он видел, как страдал от поведения жены Усольцев, но это настраивало Сомова и против него.
— Позови, конечно…
Но звать не пришлось. В комнату вошла Лукерья, а рядом с ней девушка лет восемнадцати с белым, без кровинки лицом, на котором болезненно кривились крашеные губы. Глаза у неё были разного цвета. Один темный, другой зеленовато-серый. Волосы — как лён. В белом застиранном платье, кедах — она походила на девочку-подростка, которую неожиданно вытолкнули на сцену. "А ведь она по-своему красива", — подумал Сомов. Роза поискала глазами, увидела Надю и, совершенно не меняя выражения на лице, подошла к ней.
— Я тебя во сне видела! — Голос у неё оказался низкий, будто простуженный. — Ты чё? Мужика любишь? Я его во сне видела. — Она вдруг в упор посмотрела на Сомова. — Во! Его любишь! — Роза широко улыбнулась. Зубы у неё были ослепительно белые. — Ты чё там сидишь? Иди сюда! Меня Катька привела. Я тебя искала, а Катька привела. Катька, дай мне духов, что раньше давала!
— Дам. Приходи, дам. Роза взяла табурет.
— Пойду сяду… — И села рядом с Бляхиным. — Я у Яшки живу. Я у тебя жить не буду. У тебя мать дерётся!
Приход Кати, а потом Розы развеял назревающий скандал. Стали расспрашивать Катю, как там в городе. Потом расспрашивали Розу. Та простодушно рассказывала о своей жизни. Надя отъехала к окну и смотрела на далёкий лес. К ней несколько раз подходила Катя. Все видели — что-то тут происходит, но никто не догадывался, что именно.
Лукерья с Марьей Касьяновной по своей давнишней привычке сидели на лавочке у ворот. Сидеть любили на Марьиной лавке. Осталась она ещё от той, первой постройки. Лавка была широкой, из одной толстой плахи. Были у неё и перильца, обвитые гирляндой цветов, вырезанных из корня. Спинка, также сплошная, была резной. В селе знали, что, отбыв срок наказания, заметно постаревший князь отдал дом и имущество молоденькой Агафье и Иллариону Истоминым. Говорили, будто бы они были ему детьми. Да и то верно, фамилии-то им сам князь дал. Иллариону шёл тринадцатый годок, и он служил в доме князя. Когда хозяин уехал, Агафья доращивала брата, потом вышла замуж за богатого промышленника из Иркутска. Прожив с ним две недели, померла. Илларион же остался в селе, жил тем, что открыл школу, учил детей. Мужу Марьи Касьяновны Илларион приходился прадедом. Сказывали, что женился он на девушке необычайной красоты, но всё время тосковал, писал куда-то письма. А дом переходил от одних Истоминых к другим.
Старухи любили вспоминать что-нибудь из своего далёкого детства или из юности. Охотно вспоминали костры, что жгли ребята на конце деревни, гармошку, балалаечки.
К вечеру духота усилилась, едва струился со стороны тайги прохладный воздух. Однако стало ясно, что быть грозе. Марья, жалующаяся на сердце, и в этот раз почувствовала, как оно барахтается в груди, словно хочет выскочить наружу да глотнуть свежего воздуха. Сразу сделалось тошно, а тело липко покрылось испариной.
— Ох, Лукерья, одна беда, всё думаю, упаду, помру, а что с Надей будет?
— Дак ты не падай да не помирай! Мы как коров загоним, чаю со смородиной да валерьяной набухаемся — вот оно и полегчает. К грозе, должно быть, дело… — Лукерья поглядела на небо, но оно было чистым. Однако листья на черёмухе сникли, да и берёза не колышет ветвями, а ждёт чего-то.
— Слышь, Лукерья, Катька-то Мамонтова досель к тебе никогда не ходила, а тут к Наде, гляжу, пришла, после с Розкой — к тебе!
— Гуляют! Пускай себе гуляют… — Не стала Лукерья рассказывать Марье ничего. Однако она знала, что у каждой жизни своя стёжка. Где какой стёжке встретиться, а где разойтись, никто не знает, да и гадать не стоит.
— А до чего хороша Катька-то! — продолжала Марья. — Прямо кино какое-то!
— Надо бы Розке платье какое сыскать. Погляди Надино какое. Ей как раз от Нади будет. Нехорошо ей в белом. Прямо мертвец какой ходит!