— Ты куда, тёть? — спросил её Сомов.
— Так чё же корова-то… Пойду к ней. Почуяла, чё ли? Тоскует, поди! — Лукерья вышла. — А где же Надя? Она же за тобой следом уехала. Поди, заблудится по потёмкам. Пойду погляжу, может, к себе поехала?
Лукерья ушла. Слышно было, как она во дворе у Истоминых открыла хлев, как что-то говорила корове. Та успокоилась и замолчала. Вскоре Лукерья вернулась.
— Замок на двери-то! Нету её там!
И тут до Сомова дошло, что Роза действительно могла видеть, как Надя поднималась на гору, куда гоняют скот.
— Иди спать, — сказал как можно спокойнее Сомов. — Я знаю, где она. Мы сейчас придём.
Лукерья вздохнула и ушла.
Как только звякнула щеколда, Сомов бросился бегом на гору. Луна поднялась, и стало светло. От света всё казалось торжественным и трагичным, словно природа показала, что иногда она сбрасывает покров тайны и обнажает свою истинную суть, значение которой в трагизме жизни и смерти, в их постоянной и молчаливой борьбе. Сомов бежал, и сердце его рвалось из груди. Наконец он взбежал на гору. Наверху дул легкий ветерок, и под его дуновением катились серебристо-зеленые волны реки. Там, впереди, у самого обрыва Сомов увидел Надю…
Надя подъехала к обрыву и отсюда, сверху, увидела в лунном сиянии реку. Пойменные луга стояли синими. Деревья, словно накрытые сверху тонким белым шёлком, отсвечивали матово. Роса, холодная, осенняя, успевшая выпасть, светилась синим огнём. Всё было необычно, и всё говорило сейчас Наде только о смерти. "Я хочу её, — думала Надя, — хочу в эту темно-синюю вечность! В это могучее ничто! Вот сейчас я… Одно движение, и я… Только ощущение полёта, а удара я и не почувствую. Я даже не узнаю, что умру! Как это хорошо…"
Под скалой ревела река, ударяясь о светлый гранит, и, кроме этого рева, во всём остальном мире стояла тишина. Надя подняла голову к звёздам. Они мигали холодно и безучастно. "Они вечны. Что им моя жизнь! — думала Надя. — Что моя жизнь этому бездонному космосу… Господи, как он необъятен!.. Где же там я найду бабушку, найду людей? Вдруг я останусь одна?.. — И это мгновенное озарение повергло её душу в ужас. — А если там совсем пусто? Нет, нет! Господи, ты меня слышишь? Мне страшно! И мне нельзя больше жить!" Она тронула колёса кресла, и оно продвинулось к краю.
— Ну, давай! — сказала она вслух. — Ах, Егор! Если бы ты знал, как мне горько и сладко одновременно… Прощай! — Она крикнула это громко, всей грудью, чтобы заглушить дикий, животный страх. Она ненавидела этот страх! Но сейчас, когда нужно было сделать последнее движение, она не могла пошевелить рукой.
— Надя! — услышала она.
Повернувшись, она увидела, что к ней бежит Егор.
— Надя! Надя!
Домой они вернулись поздно. Уже поблекла луна, и солнечный свет, пока невидимый, окрасил своим живым теплом небо. И всё словно ожило, вышло из оцепенения, из плена неверного лунного света.
Через неделю Сомов уезжал в Москву. После случая над обрывом Надя сильно изменилась. Она стала спокойной, молчаливой.
Отвезти его взялся Усольцев. Оставался ещё час. Лукерья хлопотала по сборам, совала в чемодан всякие кульки.
— Так ты чё же надумал с домом? Не бросай ты его! Лучшего тебе и не сыскать!
— А что, Егор Петрович, родные корни! Как всякий великий человек, вы должны иметь свои пенаты! Понимаете, на ваш дом мемориальную доску повесят! — сказал Усольцев.
— И на ваш дом тоже повесят. — В дверях стояла Надя. Именно стояла.
— Ты сама?! — крикнул Сомов.
— Сама! Сама, Егор! Коляска её была у дверей.
— Сила духа! Вот она, сила! — торжественно сказал Усольцев.
Вошедшая Лукерья даже заплакала.
— Я восемь шагов сделала.
— Ты будешь ходить, я знаю, — сказал ей Сомов.
— Буду! — неожиданно твёрдо ответила Надя.
И вот пришло время выезжать. Лукерья и Усольцев вышли во двор. Сомов поцеловал Надю в щеку:
— Ну, не грусти.
— Поцелуй меня, Егор Я тебя ждать стану! И ходить научусь, и детей тебе рожу!
— Ты жди меня, — сказал Егор.
На высоте десяти тысяч метров Сомов посмотрел в иллюминатор. Над землёй стояла ночь. В огромном черном небе летел его самолёт. Егор возвращался в Москву. И тут он почувствовал стылый запах черёмухи. "Это Надя думает обо мне", — решил Егор. И тут же вспомнил — браки заключаются на небесах…
Самолёт уносил его всё дальше и дальше от того крохотного клочка земли, который неожиданным образом переменил его жизнь и, главное, наполнил смыслом, хотя во всём происшедшем сам Сомов не до конца разобрался.