Почтительный и меланхоличный, Фьерс сосчитал в уме до ста одного, потом повторил прежний вопрос:
– Итак, ваши распоряжения на сегодня, адмирал? Д'Орвилье дал их. Нужно было приготовить ландо к трем часам. Фьерс заметил, что будет очень жарко. Но адмирал возразил, что жара не помешает ему сначала посетить губернатора, а потом присутствовать на заседании совета морской обороны. Наконец, ожидались многочисленные телеграммы: флаг-офицер должен был расшифровать их сам, прежде чем съехать на берег, если ему вздумается совершить прогулку перед обедом.
– Слушаю-с, – отвечал Фьерс.
В каюте его ожидала уже первая телеграмма: метеорологический бюллетень из Шанхая. Он засмеялся.
– Вот, вероятно, признаки близкой войны, которые нас смущают: землетрясение на Формозе, беспокойное море, тайфун в Маниле. Черт возьми! Куда хватил мой бравый д'Орвилье: ни мало, ни много, как война с Англией!
Он оглядел свои книги, свои безделушки, статую Венеры Сиракузской из желтоватого мрамора, возвышавшуюся в углу.
– Гранату туда поставить, что ли? Это было бы красиво.
Он не думал ни о чем больше и взялся за книгу.
– Если депеши получатся достаточно рано, я нанесу визит Мевилю. Прекрасная Лизерон должна быть очаровательна в постели… И если мой старик отпустит меня сегодня вечером, хотя бы на часок… Вот уже восемь месяцев, как я не прогуливался по Inspection.
Телеграммы были получены. Последний крейсер, остававшийся в Китае, должен был отправиться в Джибути. Но министр отзывал его немедленно во Францию.
– На какого черта?
Из Гонконга пришла телеграмма в пятнадцать строк. Обескураженный Фьерс опустил руки на колени, потом набрался мужества и разыскал консульский словарь.
– Вероятно, английский крейсер получил аварию… Или лошадь губернатора – растяжение жил!
Он проверил с карандашом в руке свой перевод:
– Эскадра… Янц-Цзе… сосредоточена… шестнадцать судов… – Вот как? – «Лондон»… «Бульварк»… «Дункан»… «Корнваллис»… «Эксмут»… Шесть бронированных крейсеров – шесть… «Кресси»… «Абукир»… «Хог»… «Дрэк»… «Король Альфред»… «Африка»… «Кент»… «Эссекс»… «Бедфорд»… Девять блиндированных, итого пятнадцать – все сильнее наших, понятно.
Он положил карандаш и снова обвел глазами каюту.
– Да, гранату в этот угол. Это будет совсем хорошо. Он отнес депешу адмиралу. Д'Орвилье прочел ее без удивления или беспокойства.
– То, что я говорил.
Фьерс вышел очень спокойный: он был достаточно фаталистом для того, чтобы никакая новость не могла смутить его. К тому же он был храбр. Думая об адмирале, он улыбался.
«Обломок другого века, который прожил бесцельно свою жизнь, сам не подозревая этого. При Наполеоне он был бы великим человеком. Теперь это гротеск. Но в общем, симпатичный – и я люблю его таким, каков он есть, хотя и смеюсь над ним порою».
Около десяти часов Фьерс покончил с делами и снова очутился на набережной, в форме. У него не было времени переодеться. По счастью, довольно сильный ветер рассеивал зной на улицах, и в тени можно было даже идти пешком.
Фьерс шел, стараясь держаться под самыми густыми деревьями и под аркадами домов. После восьми месяцев разлуки с Сайгоном, он испытывал удовольствие путешественника, который узнает снова каждый уголок города. В то же время жестокий контраст между сайгонским летом, в котором он очутился, и покинутой японской зимой, причинял ему болезненное чувство, почти мучительное, – и вместе с тем приятное, потому что оно было редким. Все это делало его прогулку очень привлекательной. Он вошел в Зоологический сад, не сердясь ничуть ни на пыль, ни на солнце, и бродил по аллеям, усыпанным красным песком, между лужайками и извилистым арройо. Ручейки всюду впадали в реку, настолько заросшие камышом, что воды в них не было видно. Все деревья тропиков смешивались в этом чудесном лесу, в который не было доступа солнцу. Но лучшим украшением этого парка, не имеющего себе равных, были букеты росших группами бамбуков: их тонкие стройные стволы, собранные в пучок, увенчивались листвой на высоте, превосходящей верхушки ареков и тамариндов. Издалека каждый букет казался отдельным гигантским деревом, прозрачным как кружево.
Красные аллеи были пустынны. На поверхности арройо один только сампан медленно плыл по течению, молчаливый под своим покрывалом из плетеной соломы.
Фьерсу было приятно блуждать по этому экзотическому лесу. Какая-то дорожка соблазнила его: пальмы разных пород, сплетаясь сводом, образовали зеленый туннель. И этот туннель, все закругляясь, каждые десять шагов, казалось, кончался глухим и темным закоулком. Мостик был перекинут через лужу стоячей гниющей воды, покрытой лотосами. Плоская голова крокодила поднималась посреди нее, неподвижная, как ствол дерева. Фьерс с отвращением почувствовал его зловонный запах, смешивающийся с ароматом магнолий. И в то же время он ощутил, еще издалека, другой запах, более острый.
Магнолии и пальмы расступились. Дорожка еще раз сделала поворот, и лес кончился. Большая клетка стояла в тени последних деревьев. Перед нею толпилось несколько туземцев, солдат, женщин – и три светлых зонтика европейских дам.
Это была клетка тигров. Их было только два, но зато огромных, свирепых и величественных. Самка притворялась спящей, растянувшись на животе и положив голову между лапами: обманчивый сон, которым она кокетничала с самцом. Выпущенные когти незаметно царапали землю, и дрожь пробегала по полосатой шкуре.
Самец смотрел на нее, неподвижный, как каменное изваяние. Своими размерами он превосходил льва. Его белоснежная грудь сильно вздымалась, вдыхая запах другого животного.
Розовый зонтик опустился при приближении Фьерса, шаги которого прошуршали по песку.
– Как, это вы? Вы тоже пришли полюбоваться на этих ужасных зверей?
Фьерс увидел Элен Лизерон, совсем свежую под облаком пудры, со слегка подведенными глазами.
– Что вы сделали с Раймондом?
Она протянула ему руку. Он взял ее, лаская по своему обыкновению. Она тихонько смеялась.
– Спросите лучше, что он сделал со мной.
– Что же именно?
Она засмеялась сильнее, потом надула губы.
– Не Бог весть что!
Тигр, начавший тем временем рычать, замолчал, чтобы окинуть взглядом этих несчастных, которые на него глазели. Потом медленно и презрительно повернул им спину и направился к тигрице. Он толкнул ее ударом головы. Представляясь мертвой, она не шевельнулась. Тогда им овладела ярость, и он покатил ее по земле, как кошку. Она рассердилась в свою очередь и двинулась на него, выпустив когти. Но он не трогался с места, и тигрица испугалась его глаз, в которых горели два зеленых маячных огня. Она согнулась, сделалась тихой и покорной. Ударив ее лапой по морде, он повалил ее на землю. Два зверя сплелись вместе. Тигр, торжествуя, начал снова рычать.
Возбужденная и испуганная, Лизерон схватила руку Фьерса и смотрела с жадностью, тяжело дыша. Каждое рычанье заставляло сжиматься ее ногти. И когда тигрица получила, наконец, награду за свою скромность, расцарапанная ладонь сочилась кровью.
Фьерс посмотрел сначала на руку, потом на молодую женщину.
– Ого! Вы тоже можете быть тигрицей? Она ударила его по руке веером.
– Замолчите вы!
В клетке все кончилось. Тигр уселся в четырех шагах от самки, которая продолжала лежать: он сидел безмолвный, надменный, глядя перед собой невидящими глазами.
– Вы пешком? – спросил Фьерс.
– Нет, что вы! Мой экипаж в аллее. А ваш?
– Я пришел пешком. Я гуляю.
– Но не можете же вы вернуться пешком, по этому солнцу?
– Что делать, придется.
– Но это безумие! Вы упадете, как муха. Если б вы не были в форме, я предложила бы вам место в моем экипаже, но…
– Почему не теперь?
– Черт возьми, ведь вас все увидят…
– Что же из этого?
– Серьезно, это вас не стеснило бы?
– Какая глупость!
В экипаже он обнял рукой талию Элен, – «чтобы расправить складки корсета».