Ингрид взмолилась:
– Пер, милый! Эти две недели в универмага могут оказаться для тебя очень трудными. Разве все дело только в деньгах?
– А ты думаешь, на фабрике мне легко? Думаешь, я не вижу, как на меня глазеют исподтишка. Я знаю, что говорят у меня за спиной.
– Что именно?
– Ну… я, правда, этого не слыхал… но и так ясно, что они все время перемывают мне кости. И пишут на стенках всякие стишки.
Никто не успел спросить, что за стишки, как он снова заговорил:
– И кроме того, я уже дал согласие директору универмага поработать у них в отделе гардин.
Пружина сразу вспомнил о контракте. Он вытащил из кармана визитную карточку Шабрена и помахал ею в воздухе.
– Да, да! У нас есть даже письменная договоренность.
– Директор сказал, что он полагается на меня, – добавил Густафссон.
– Он такой благородный человек, – поддержал его Пружина. – Нам и не нужен был этот контракт.
– Но он настоял, чтобы контракт был подписан. Вдруг с ним что случится. А сейчас, простите, нам пора!
Он подхватил Густафссона под руку, и они ушли.
Ингрид была не из тех, кто любит жаловаться. Но сейчас ей хотелось плакать, она проглотила ком, сдавивший ей горло, глубоко вздохнула и повернулась к дедушке.
– Не понимаю, как он мог согласиться. Не надо было мне уходить из дому. Будь я здесь, его никто бы не уговорил.
– Черт проповедует только тем, кто его слушает, – ответил дедушка.
Ингрид уже успела утереть слезы, когда дверь отворилась и в квартиру вошла Грета.
– Где папа?
– Скоро придет. А в чем дело?
– Я принесла ему цветы. У одной девочки из нашего класса отец садовник. Я его даже не знаю, но он прислал цветы для нашего папы.
Она освободила от бумаги небольшой букет тюльпанов.
– Мама, куда бы их лучше поставить? Давай поставим возле его места… А почему у вас такой странный вид?
20
Крупный универмаг похож на общество, в нем тоже есть правящие и подчиненные, своя иерархическая лестница. Человек карабкается по ней и все время над ним кто-то есть, пока он не достигнет самой высокой ступеньки, и тут обнаруживается, что там дуют свирепые ветры, а над ним по-прежнему кто-то есть и имя этому – Общественность.
«Покупатель не всегда прав, но пусть он верит, что прав». Эти мудрые слова, начертанные на пятидесяти с лишним объявлениях, каждый служащий универмага по утрам мог видеть в своем отделе. Когда же служащие проникались этой премудростью, как верующие проникаются «Отче наш», объявления убирали в специальные ящики, откуда их извлекали после закрытия универмага и снова ставили на видное место, дабы, придя на работу, люди первым делом увидели их.
Универмаг Шабрена тоже был таким обществом со своей иерархической лестницей, ее ступеньки были доступны всем, но чем выше но ним поднимались, тем уже они становились. Лишь один Густафссон не занимал никакой ступеньки. Он не собирался делать в универмаге карьеру, он, образно выражаясь, был подвешен в воздухе и должен был провисеть в таком положении две недели.
Густафссон стоял у прилавка в гардинном отделе. Было четыре часа. Он посмотрел в окно. Вечернее солнце бросало сноп косых лучей на большую площадь. Но картину, открывавшуюся перед ним, дробили на части большие белые буквы, которые, подобно составу, тянулись через все окно: ШАБРЕН. Каждый день Густафссон произносил про себя это слово, читая его так, как видел: НЁРБАШ. Оно ровно ничего не значило. При всем желании он не мог бы отыскать в нем никакого смысла.
Вообще в универмаге ему даже нравилось. Продавцы оказались приятными, доброжелательными людьми, всегда готовыми прийти ему на помощь. В свободные минуты, когда поблизости не было начальства, они весело беседовали с ним. Но стоило показаться какому-нибудь боссу, и свет будто задергивали гардиной. Смех обрывался, все дружно бросались к рулонам тюля и драпировки. Если служащий универмага, занимающий низшую ступеньку лестницы, хочет прослыть дельным работником, он должен уметь делать вид, что занят работой…
Густафссон стоял в одиночестве. В отделе только что побывал один из заместителей директора, и все продавцы были заняты тем, что выписывали чеки, отмеряли и упаковывали ткань.
Уже четыре дня он работал у Шабрена. Ему никто ничего не говорил, но у него было чувство, что надежды директора не оправдались. В первый день возле Густафссона толпилось множество школьников, преимущественно младших классов. Останавливались и взрослые, они щупали ткани, украдкой поглядывая в его сторону. Но покупали не так уж много, это понимал даже он.
Наконец с вечерним обходом явился и сам директор Шабрен. Как правило, он обходил все отделы универмага, от подвала до чердака, четыре раза в день. Первый обход он начинал сразу после открытия – директор должен был самолично убедиться, что во всех отделах царят чистота и порядок, причем это касалось не только товаров. В течение дня директор приходил, когда ему вздумается. У Густафссона создалось впечатление, что цель этих обходов – следить за порядком, чтобы все служащие стояли наготове на тех постах, какие им были предписаны.
Шабрен остановился возле Густафссона:
– Ну, как дела? Все в порядке. – Густафссон пожал плечами.
Шабрен задумчиво оглядел отдел.
– Странное дело, – сказал он. – Идет вторая половина недели, а успехов что-то не видно. Я думал, что здесь с утра до вечера будут толпиться покупатели.
– Первые два дня так и было.
– Ну, не скажите. Толкучка, правда, была. Но в основном дети. Продали совсем немного.
Густафссон смутился, как будто он был виноват.
«Надо было больше стараться», – подумал он.
А может, дело вовсе не в нем?
– Наверно, сейчас не сезон для гардин? – спросил он.
– Для хорошего товара всегда сезон. Надо смотреть правде в глаза. Рекламы, афиши, анонсы были сделаны, как к рождеству. Значит, мы просчитались.
– Вы хотите сказать, я просчитался?
– Нет, я. Но не будем падать духом. Все еще может измениться; к лучшему, Бывает, что без всяких видимых причин торговля вдруг падает или, наоборот, взлетает на небывалую высоту. Будем продолжать, раз уж начали.
Он ушел, и Густафссон оглянулся на двух покупательниц, которые, как ему показалось, ждали ухода директора. Но и они покинули отдел вслед за ним. Вскоре Шабрен вернулся. Ему кое-что пришло на ум.
– Послушайте, Густафссон, сделайте веселое лицо. Покупатель любит, чтобы его встречали с улыбкой. Всем должно быть ясно, что это магазин, где не бывает ни жалоб, ни недовольных с любой стороны прилавка. Улыбайтесь, Густафссон, улыбайтесь. Думайте о своих пяти сотнях в день, и вам будет очень легко улыбаться.
Он исчез и снова вернулся. Только что он побывал в отделе трикотажного белья и чулочных изделий, там-то его и осенило. Гениальная мысль. А что если Густафссон будет переходить из одного отдела универмага в другой? Гардинный отдел его присутствие все-таки оживило.
– Я с удовольствием сделаю все, что от меня зависит, – сказал Густафссон.
– Мы это еще обдумаем и, возможно, завтра же и начнем, – сказал Шабрен и направился дальше.
Густафссон поспешил на помощь продавщице – ее почти не было видно из-за груды материалов, которые разглядывала какая-то привередливая покупательница. Когда они справились с делом, продавщица сказала:
– Там стоит человек, который, по-моему, ждет вас, господин Густафссон.
Он взглянул, куда она показала. Это был Пружина. Он пришел, чтобы, как он выразился, убедиться, что здесь жизнь бурлит и дым идет коромыслом.
– Ни того ни другого, – ответил Густафссон. – Правда, люди приходят, чтобы поглазеть на меня, и это противно. Что же касается их желания приобрести новые гардины… Пружина перебил его:
– Желание приобрести? Это желание должно возникать у покупателя при виде товаров. Твое дело – только притягивать их сюда, и ты это делаешь. Тебе здесь отведена та же роль, что и товарам, продающимся со скидкой в самых неожиданных местах. Например, сигаретам в магазине верхнего платья, или походным стульям на бензоколонке, или же воздушным шарикам, которые в течение недели раздают детям, пришедшим с родителями в сберегательную кассу. Вот твое назначение. Тебя показывают людям бесплатно, ну а если торговля при этом идет плохо, это уж не твоя вина. Хочешь закурить? Он вытащил пачку сигарет и вытряхнул одну штуку, Густафссон замахал руками.