24
Память, она как уж, который прячется под камнем. Листаешь однажды подшивку газет двадцатилетней давности и вдруг тебе на глаза попадается статья о капитане Карлсене. Многие ли теперь помнят о нем?
А ведь в те времена он был у всех на уме. В Атлантике его корабль попал в шторм, на судно обрушились громадные водяные валы. Они буквально раскололи корабль пополам. Команда спустилась в шлюпки, все, кроме капитана Карлсена. Он не пожелал сдаться. За ним наблюдали с самолетов-разведчиков, его борьбу за свою жизнь и за жизнь своего корабля показывали в кинохрониках и фотомонтажах. У капитана была возможность спастись па других судах, но он не сдался. Он оставался на борту до тех пор, пока корабль не отбуксировали в порт. Карлсен совершил подвиг, и весь мир приветствовал его. Потом этот случай послужил сюжетом для фильма. Судьбе было угодно, чтобы именно эту картину показывали в кинотеатре повторного фильма в тот вечер, когда Уве и Грета ушли из дома.
Вернувшись домой, они рассказали дедушке про фильм, и, как ни странно, дедушка вспомнил капитана Карлсена. Но фильм он не смотрел. Дедушка вообще не ходил в кино.
– А потому не хожу, – сказал он, – что там видишь людей, которым живется, хуже, чем тебе, и переживаешь за них. Или тех, которым живется лучше, и ты им завидуешь. Самое милое дело довольствоваться тем, что имеешь, и, если имеешь немного, довольствуйся малым. Бог посылает смерть, а черт наследников. Поэтому лучше, если после тебя ничего не останется.
Выслушав эту премудрость, дети разошлись по своим комнатам и легли спать. Дедушка собрался было домой, когда входная дверь вдруг распахнулась и в переднюю ворвался Густафссон.
– Слава богу! Наконец-то я дома! А тебе здесь делать нечего! – прикрикнул он на Пружину, который следовал за ним по пятам.
– Но мне необходимо с тобой поговорить, – взмолился тот.
– Еще поговорить? Да ты всю дорогу только и делал, что говорил! Мне осточертела твоя болтовня.
– Катись-ка ты к черту!
– Да, да, – услужливо поддакивал Пружина. – Только успокойся, пожалуйста. Еще раз добрый вечер, сударыня. – Он поклонился вышедшей в переднюю Ингрид.
– Пер? Ты уже вернулся? А я ждала тебя только через час.
– Ждала или не ждала, но я уже здесь. Как это может быть, ни прискорбно. Публика не пожелала меня слушать.
Он тяжело опустился на стул. Даже дедушка полюбопытствовал, выступал ли Пер.
– Представь себе, не выступал. Пришлось убираться подобру-поздорову. Они даже не пожелали меня видеть.
– Не слушайте его, – вмешался Пружина. – Публика хотела его видеть. Они подняли шум, когда узнали, что он выступать не будет. Это все распорядители.
– Наверно, в этом виновата статья в газете? Эти слова невольно вырвались у Ингрид, прежде чем она успела подумать.
Густафссон медленно повернулся к ней.
– Так ты тоже знала о статье? И ничего мне не сказала? Ты с ним заодно…
Пружина тут же начал оправдываться:
– Успокойся, прошу тебя, успокойся. Не говорили ради твоего же блага. Чего человек не знает, из-за того и не расстраивается.
– Не расстраивается? Да такая статья кого угодно убьет наповал!
Пружина засмеялся деланным смехом.
– Никого она не убьет. Если б газетные статьи могли убивать, в мире не осталось бы ни одной знаменитости. Скажешь, мы с тобой даром съездили сегодня? Скажешь, я не вырвал у них твои триста крон, хотя ты и не пел?
– Из которых ты заберешь себе половину!
– Как положено. Неужели ты решил все бросить?
– Хватит болтать чепуху!
– Ты не должен сдаваться, Вспомни капитана Карлсена. Он оставался один среди бушующего океана, весь мир считал, что ему крышка. Но он не сдался. И вот жив – здоров, пишет толстенные книги и здоровается с королем за ручку… А теперь я – все равно что капитан Карлсен, а ты – тонущий корабль. Разве я могу бросить тонущее судно? Не на того напали. Я доставлю тебя в порт, меня не испугают волны и шхеры. Я уже договорился с танцевальной площадкой в Кнепперюде, ты выступаешь у них в следующую субботу…
– Договорился? Вот и поезжай к ним сам со своим гримом и дери там глотку, если угодно. А с меня хватит.
Пружина промолчал. Густафссон повернулся к
жене.
– Ингрид, – сказал он тихо. – Подойди сюда и посмотри на меня. Нет, поближе. Гляди.
Он протянул руки к настольной лампе. Ингрид посмотрела на них и глубоко вздохнула:
– Пер! Не может быть!
Он кивнул. Она оглядела его руки, потом лицо, в ее голосе звучали и слезы, и радость:
– Пер, все сошло! Ты такой же, как прежде!
Дедушка, который сидел одетый, держа в руках палку, поинтересовался, чему она так радуется.
– Зеленый цвет сошел, дедушка! Теперь Пер сможет получить любую работу, какую захочет.
Но Пружина не желал сдавать поле боя:
– Зачем ему любая работа? А танцевальная площадка в Кнепперюде? Они могут подать на тебя в суд, если ты не явишься.
– Придется, тебе самому уладить это дело. Расскажи им все как есть.
– Правильно, – поддержал Густафссона дедушка. – От правды еще никто не умирал.
– Как бы не так! – воскликнул Пружина. – Менеджер, который начнет говорить правду, рискует сломать себе шею. Нет, Густафссон, нам придется прибегнуть к гриму. Смотрите, хозяюшка, я купил грим, как только увидел, что с ним происходит. Зеленый грим. Никто ничего и не заметит.
Но Ингрид больше не собиралась уступать ему:
– Поймите же, наконец – Пер больше с вами не работает.
– Он этого не сказал. Это вы так говорите. А давайте послушаем его. Ну, Густафссон? Ты тоже считаешь, что можешь все бросить, когда захочешь?
Густафссону пришлось признать, что этого действительно делать не следует. Срок наказания еще не истек, и, если обнаружится, что краска с него сошла, его могут снова посадить в тюрьму.
– Вот именно. – Пружина самодовольно засмеялся. – Его сразу же опять упекут за решетку. Ведь срок-то полтора года, а прошло всего два месяца. Не забывайте об этом, хозяюшка. Но, – прибавил он, увидев их испуганные лица, – ему могут сделать новый укол, и он опять станет зеленым.
Дедушка бессильно откинулся на спинку стула. Ингрид упала на тахту. Густафссон мрачно глядел в окно. Он понял, что задумал приятель, раньше, чем тот об этом сказал.
– Надо сделать вот что, – начал Пружина. – Мы никому ничего не скажем. Вы переедете в другой район. Там Густафссона никто не знает, и он сможет ходить, как хочет. А по субботам я буду приходить с гримом, он будет краситься в зеленый цвет и выступать в таком виде. Краски у меня хватит на рождественскую елку. Что вы на это скажете, а?
Ингрид такой план был не по душе. Если в другом районе Густафссона никто не знает, он сможет получить там любую работу как самый обыкновенный человек и прекратить выступления.
– Хорошо, кабы так, – возразил Пружина. – Такое сошло бы, если б люди умели хранить тайны.
– Но ведь кто-нибудь может и проболтаться. Что тогда?
Дедушка, который сидел, прикрыв глаза, поднял голову и спросил:
– Кто же проболтается в той части города, где никто не знает Густафссона?
– Да мало ли кто, кто-нибудь обязательно найдется, заявит в полицию и все. Такие случаи часто бывают.
– Вот негодяй, он еще угрожает!
Дедушка встал, стукнул палкой по столу и направился к Пружине.
– О господи! Будь я годков на двадцать помоложе, ты бы у меня живо вылетел в окно!
Испуганный Пружина тут же пошел на попятную. Что он такого сказал? И вообще старик к этому не имеет никакого отношения.
– Верно, – согласился дедушка. – Месть – дело господа бога. Однако иногда ему приходится помогать.
Он замахнулся палкой. Но около него тут же оказалась Ингрид. Она погладила старика по плечу и снова усадила на стул, хотя он и ворчал, что порка, как баня, многим подлецам помогала отмыться. Пружина вздохнул было с облегчением, но в тот вечер ему предстояло испить чашу горечи до дна. Густафссон решительно заявил, что всем этим он сыт по горло.