— Ну, это для его блага. А стали бы вы скрывать что-то о себе, чтобы казаться… не знаю… лучше?
Северус запутался окончательно. О чем они говорят? Однако ответил искренне.
— Нет, Том. Друг — это не тот человек, которого можно обмануть, желая казаться лучше. Он… слишком долго с тобой, слишком хорошо тебя знает. Друг это слишком… ты. Как бы это лучше сказать…
— Скажите, мама Драко ваш друг?
Северус еще сильнее сжал руки. Его не покидало чувство, что этот непонятный разговор имеет гораздо более глубокий смысл, чем ему кажется.
— Да, очень давно, — произнес он.
— То есть, когда вы говорили ей, что не знали обо мне, вы не врали?
Северус почувствовал, что дыхание сорвалось, и грудь сдавило. Хотелось закричать: «Да! Да! Я не врал!».
Впервые человек с железной выдержкой оказался на самой грани. И пока такие нелепые и неловкие слова путались в сознании, Том шмыгнул носом и потянул рукава свитера, словно ему вдруг стало холодно.
— Да, Том. Я узнал об этом… лишь сейчас.
Голос прозвучал едва слышно. Мальчик не пошевелился, и Северус вдруг испугался, что он только подумал это, а вслух не произнес. Слишком часто в своей жизни он не озвучивал то, что думал. Он уже собрался повторить, но Том вдруг улыбнулся.
— Вы… хотели мне рассказать?
Мужчина кивнул.
— Сейчас?
Снова кивок. Вот только знал бы этот мальчишка, что Северус так и не смог подобрать нужных слов и благодарил Мерлина за то, что Том все услышал сам.
— Тогда, в лазарете, ты сказал, что лучше бы твой отец умер, чем…
— Нет, — замотал головой ребенок. — Я говорил на тот случай, если бы был ему не нужен. То есть, если бы он…
Мальчик запнулся, покраснел и посмотрел на мужчину с тревогой. Не нужно было обладать лигилименцией, чтобы понять, о чем он думал. Вот сейчас, когда впереди забрезжила надежда на семью, новую жизнь, ребенок вдруг испугался, что он снова все выдумал. Ведь ему так и не сказали, что он… нужен.
Северус сцепил руки в замок, расцепил их, хрустнул кулаком и произнес:
— У меня есть дом… Не очень большой, но места там достаточно. Я… бываю там редко. Последний раз заезжал летом. Там, наверное, не слишком удобно, потому что я, по сути, в нем не жил, но… там есть неплохая лаборатория, где можно заниматься зельями. Тебе ведь нравятся зелья?
Северус понимал, что говорит совсем не то, но ведь он не знал, что нравится этому мальчику. Он видел его лишь на своих уроках и… сейчас вдруг почувствовал себя безнадежным идиотом. Не то он должен говорить. Совсем не то!
— Еще там есть… сад, — глупо продолжил он цепляться за свою линию. — Там можно повесить качели.
И Том, ребенок давно выросший из возраста, когда пределом мечтаний являются качели на заднем дворе, счастливо улыбнулся. Потому что у него наконец-то появилось место, где могут висеть эти самые качели. Дом… это же… это… все! Целый мир!
— А вы научите меня играть в шахматы?
— Конечно, — с облегчением выдохнул Северус Снейп, — и в шахматы, и в нарды, и во все, во что захочешь.
— А на коньках? Мы будем кататься на коньках?
Северус Снейп ни разу в жизни не стоял на коньках. Но разве это важно? Разве важно, что ты можешь выглядеть смешно, если рядом с тобой родной человек. Мужчина кивнул, улыбаясь. И такой улыбки у скупого на проявление эмоций зельевара, пожалуй, не видел еще никто.
— Там есть пруд, где можно кататься на коньках, — сообщил он.
— А… когда мы сможем поехать? — завороженно прошептал Том и тут же смутился от своей смелости.
И мужчина вдруг понял, что в день, когда ребенок перестанет мучительно краснеть за каждое свое слово, Северус станет самым счастливым человеком.
— Если все будет хорошо, то уже на этих каникулах. Нужно только дождаться, чем закончится история Драко.
— А ему правда лучше?
— Мадам Помфри мне сказала, что он идет на поправку.
— Он очень хороший. А еще… Когда я не знал, что думать… Ну, я не ждал такого, вот и посоветовался с ним. Теперь я все понял. И я… рад, — неловко закончил Том.
— Ты не представляешь, как я этому рад.
Несколько секунд Северус Снейп смотрел на ребенка, не зная, что еще сказать. И вдруг Том бросился вперед и крепко обнял мужчину. Северус пошатнулся от неожиданности. Рука рванулась к груди, на миг замерла, а потом осторожно коснулась головы мальчика, крепко прижимая ее, а вторая рука тут же сжала худенькие плечи. Каким-то вещам не нужно учиться — они в нас. И хрупкий ребенок в отцовских объятиях… это правильно. Северус Снейп посмотрел в потолок. Его счастье не могло уместиться в этой комнате, в этом замке. Ему хватило места разве что в его сердце, которое вдруг оказалось невозможно огромным.
*
Гарри Поттер быстрым шагом приближался к больничному крылу. Он шел намеренно быстро, чтобы не успеть передумать. После разговора с Гермионой он пытался побродить по замку, но мысли снова и снова возвращались к этой беседе. И если сначала Гарри просто злился на ситуацию, вспоминал испуганный взгляд Гермионы и ненавидел Дамблдора за то, что все получилось именно так, то потом его мысли прочно занял Драко Малфой. За прошедшие годы думать о слизеринце стало необходимым ритуалом, привычным и неизменным. Гарри не помнил дня без мыслей о нем. Пусть вскользь: «Этот гад два года назад в это же время сорвал матч, и меня дисквалифицировали». Или же: «Хорошо, что Хорек не видел, как Рон поскользнулся — сейчас бы сыпал колкостями». Это стало частью жизни, большой и неотъемлемой. Года два назад Гарри с Роном и Гермионой собирались в Хогсмит, и пока Гермиона бегала за мантией, Гарри листал ее книжку. Эпиграфом к одной из глав было стихотворение о враге. Еще тогда Гарри поразился тому, что автор так точно описал суть вражды и значимость врага. Начиналось оно так:
«Тебя я знаю вдоль и поперёк.
Ты мог
Моим бы стать, пожалуй, близнецом.
В мой дом
Войдёшь и тоже знаешь, что да как,
Мой враг…» 1
Целиком стихотворения он не запомнил, но эти строчки прочно засели в голове, потому что он был с ними согласен. За столько лет он узнал слизеринца, пожалуй, так же хорошо, как Рона или Гермиону. Знал, когда от того можно ожидать подлой подначки. То есть знал, что ее можно ожидать всегда. Знал, что на него можно наткнуться в самое неподходящее время, и это непременно выльется в неприятности, а еще Гарри знал, что слизеринец — озлобленная и жестокая сволочь. И вот с этим знанием хотелось расставаться меньше всего. Однако он привык воспринимать Гермиону, как девушку здравомыслящую и адекватную. Хотя… говорят, любовь зла. А еще он знает массу примеров, когда заложники влюблялись в своих похитителей и… Черт, а ведь получалось, что похищение Гарри помогло Малфою выставить себя в выгодном свете. Правда, непонятно, зачем это было слизеринцу. Отомстить Гарри? Скорее всего. Потому что о чувствах и Драко Малфое Гарри не мог рассуждать в принципе.
Все было паршиво. И с каждой минутой становилось все хуже. Ну кто просил Дамблдора в это вмешиваться? Ведь все равно Гарри узнал. И что дало это время? Неужели сейчас он злится меньше? Вряд ли! Директор добился только того, что Гермиона теперь похожа на тень, и их дружба… Ч-черт. Их дружба оказалась измятой и истоптанной и… едва не разорванной в клочья. И Гарри до сих пор не знал, во что это выльется. Пока все казалось дурным сном. А еще, блуждая по бесконечным коридорам, он вдруг понял, что должен поговорить с Малфоем. Сейчас или никогда. Поговорить начистоту, возможно, в первый раз за столько лет. Переступить через себя, через ненависть, гордость и получить наконец объяснения. И не только ради Гермионы.
Гарри быстро шел и старался дышать глубоко, чтобы успокоиться, потому что слишком хорошо Малфой умел выводить его из себя, слишком остро они реагировали друг на друга, слишком многое стояло между ними. Впрочем, в любом случае Гарри волен уйти в любой момент. Очередной глубокий вдох оказался наполненным запахами лазарета, горьковатыми и… стерильными. Гарри не мог подобрать лучшего слова.
Мадам Помфри не оказалось, и Гарри разочарованно вздохнул. Он почти хотел, чтобы кто-то остановил его и отправил восвояси, потому что затея выглядела сомнительной.