Становлюсь над раковиной и мою посуду; беру губку, капаю пару капель средства и мою все чашки, тарелки и ложки. После ещё раз споласкиваю их водой и ставлю на место.
– Ба-а-атюшки, на восемнадцатом году жизни решилась-таки помочь матери! – снова смеётся мамка.
– Могу и не помогать, – безрадостно отвечаю ей.
– Мой, мой посуду, доченька, на вот ещё мою тарелку помой.
Я домываю посуду и сажусь на табуретку, смотрю на мать, вздыхаю.
– Скажи, что с тобой происходит? Я же вижу что тебе плохо, не ври матери. – Она смотрит мне прямо в глаза.
– Я и не собиралась тебе врать, – отвечаю.
– Так что случилось?
– Случилось, – вздыхаю, – просто не хочу говорить. Ты всё равно не поймёшь.
– А ты попробуй, расскажи. – Она берёт меня за руку.
– Нет, нет! – Я стыдливо опускаю взгляд. – Только не допрашивай меня, ОК? Я сама всё расскажу, когда буду готова.
– Хорошо, хорошо, доченька, – соглашается мать. – Будешь готова – расскажешь. Это как-то с Сашкой связано?
А у меня прям комок в горле от нахлынувших воспоминаний. Только что сидела, и всё было в порядке, а тут – на тебе. Зажмуриваюсь, чтобы не расплакаться. Долго ещё меня эта «рана на сердце» будет беспокоить?!
– Не спрашивай, пожалуйста, прошу тебя, не спрашивай, я скоро сама всё расскажу, честно-честно! – Я уже не могу сдержать рыдания. Встаю и ухожу в свою комнату. Залезаю под одеяло и плачу в подушку.
И за что мне всё это?! Неужели я кого обидела, неужели я сделала что-то не так? Почему именно я?
Ближе к ночи засыпаю, а после опять просыпаюсь и долго-долго так смотрю в полоток; мечтаю оказаться на море, в белоснежном купальнике на золотистом песке, чтобы прямо надо мной склонилась пальма, а мускулистый загорелый парень принёс мне молочный коктейль с трубочкой, или мулаточка. Представляю её обнажённое тело, чёрные сосочки и волнующие холмики внизу живота. Представляю, как мы уединимся в кабинке, как она встанет передо мной на коленки и сделает мне кунилингус. А я буду громко стонать, и прижимать её губами к себе. И главное – не будет никаких месячных.
Просыпаюсь; больно внизу живота, пора менять тампон и прокладку. На всякий случай я пользуюсь и тем, и другим. Бреду в туалет, по пути заглядываю на кухню и выпиваю но-шпу. Не помогает, зараза: наверное, отечественная или вообще подделка. Всё у меня не так как надо!
Захожу в туалет. Вынимаю из себя тампон и прокладку, там всё такое кровавое. Я читала, что каждые месячные умирает одна яйцеклетка, а каждая яйцеклетка – это мой нерождённый ребёнок. С такой точки зрения это убийство. Но сколько же я должна их родить за свою жизнь? Тысячу? Нет, это слишком много. К тому же, большинство яйцеклеток так никогда и не вызревают до наступления менопаузы.
Ставлю свежий тампон и прокладку и возвращаюсь в кровать. Постель моего одиночества. Трогаю своё тело, свои маленькие груди; во время месячных они немного больше – ну, по крайней мере, мне так кажется. Мягко щипаю себя за соски. Как же мне хочется ласки! Как же хочется, чтобы кто-то меня прижал к себе, погладил и пожалел!
Закрываю глаза и представляю себе мулатку, которая так старательно лизала мне во сне. А я ведь даже не успела ответить ей взаимностью. Думаю, взаимность в отношениях – это важно. Нужно дарить любимой столько же любви, сколько получаешь сама. Хотя нет, нужно дарить всегда больше. Нужно отдаваться ей всем сердцем всей душой и всем телом и ни о чём больше не думать. Пусть всё за вас решает любовь. Вновь и вновь представляю себе ту мулаточку. Похоже, она даже красивее Вики, я бы осталась с ней на всю ночь и на весь день, и вообще… можно ли во сне остаться, а не возвращаться в эту пыльную квартиру? Можно ли навсегда остаться на своём лесбийском пляже, на белоснежном коралловом песке, среди пальм, где никто не осудит?
«А кто тебя здесь осуждает, дура?» Резонный вопрос, но я никому ещё не рассказала вот меня и осудить некому. Ну а если расскажу? Если откроюсь перед всем миром, что тогда начнётся? Даже думать страшно! Нет, лучше молчать. У меня нет знакомых лесбиянок, чтобы сказать: «Вот они раскрылись и теперь счастливы». Похоже, все скрывают. У нас в стране это сложно, сразу натыкаешься на гору непонимания.
О чём я, собственно, думаю? Беру ноутбук, включаю и набираю: «Мулаточки-лесбиянки». Мне кажется, они все на одно лицо с моей девочкой из сна. Так романтично! Да только дрочить нельзя, не могу прикоснуться к своей «киске». А так хочется! Трогаю свои груди, мну их, ласкаю, сжимаю посильнее. Трогаю сосочки. Прикасаюсь к ним по очереди губами, язычком, посасываю. Боже, как мне повезло родиться девочкой! Спасибо, Господи, что Ты меня такой создал! Даже в месячные мне есть чем заняться. Хотя, если подумать, у мужчин-то и месячных нет. Они всегда со своей пипиркой могут поиграться. Зато у нас есть выбор: можно в дырочку пальчик засунуть, можно клитор потеребить, можно половые губки, можно просто животик погладить, а можно и грудь – сисечки и сосочки. Можно много чего ещё сделать.
Читала про девочку, которая кончала от того, что сосёт; её так возбуждал оральный секс с любимым, что она могла даже кончить, пока делала ему минет. Интересно, а я так смогу? Закрываю глаза и представляю, как я лижу той мулаточке, сосу её клитор, и как она лежит на спине и постанывает, гладит меня по волосам. Свободной рукой я ласкаю свою «кисулю», и мы кончаем одновременно. А после целуемся, долго-долго целуемся, смеёмся и катаемся по песку. Обожаю свою жизнь, в ней столько радостей… можно себе представить! На секунду забываю, что это даже не сон, это моё воображение.
Спасибо, Господи, за воображение! Знаешь, я понемногу начинаю понимать, как тут всё устроено. Ещё раз спасибо за то, что ты меня такой создал! Походу, я становлюсь религиозной. Мне почему-то хочется подняться посреди ночи и помолиться. Я беру в руки свой крестик и читаю молитву. Для пущей правильности я даже крещусь, как умею. В одних трусиках посреди ночи молюсь Богу; это так романтично! И сердце моё наполняется любовью. Она похожа на белоснежный морской песок, как на Мальдивах. И мне так хорошо и спокойно!
Я чувствую, что Господь меня слышит, он любит меня такой, какая я есть. Даже лесбиянкой. Он ведь сам меня такой создал, а как можно не любить своих детей? Я крещусь снова и снова и раз за разом повторяю молитву, а из моих глаз текут слёзы – слёзы радости, слёзы чистоты, слёзы благодати. Мне прямо-таки хочется одеться во всё белое и постричься в монашки. Только слово «постричься» напрягает: неужели мне придётся отстричь свои волосы? Хотя, в принципе, я готова. Я поднимаюсь с кровати, подхожу к тумбочке – там лежат большие ножницы. Сажусь перед зеркалом и подбираю длину, сколько оставить. Закрываю глаза, из них стекает ещё одна слезинка. А я отстригаю прядь своих волос.
========== Глава 6 ==========
Что я наделала?!
Теперь я уже плачу по другому поводу: мне волос жалко, мне себя жалко, у меня писюшка болит, меня любимая бросила. Отстригаю ещё одну прядь, и мне прямо сразу становится легче. Мне просто надо что-то разрушить. Как говорил Брэд Пит в «Бойцовском Клубе», «Я хочу уничтожить что-то красивое». И это «что-то» – мои волосы. Отстригаю ещё одну прядь, за ней ещё одну. А мне даже нравится новая причёска. Типа, удлинённое каре. Утром заскочу в парикмахерскую, пускай подровняют. Хочу что-то поменять в своей жизни, я же теперь лесбиянка.
А что скажет мама? Она же так любила мои волосы с детства, подолгу причёсывала меня, покупала разные шампуни для длинных волос. Прости, мамочка, я очень люблю тебя, но Вику я люблю больше!
«Это ради тебя, Викуля. Надеюсь, ты оценишь».
Отстригаю последнюю прядь. Смотрю на себя в зеркало и вижу новую Юлю. Я больше не девочка-припевочка, я настоящая лесбиянка. Пора сказать об этом всему миру. Складываю отстриженные волосы в пакет, кладу на место ножницы. Ложусь в постель (как раз но-шпа подействовала) и засыпаю. Мне почти что хорошо.