+++
– Юу-у-уля! – слышу крик мамки и открываю глаза. Уже утро; неужто я проспала до самого утра, без единого сна, без единой мысли? Внизу живота по-прежнему ноет: месячные никуда не ушли.
– Мам, не кричи. – Укрываюсь одеялом с головой. Но она раскрывает меня.
– Юля, что ты наделала?! – Она в ужасе смотрит на меня, а я понять не могу, что не так.
– В смысле?..
– В прямом. На себя посмотри! На свои волосы!
И тут я вспоминаю, что постриглась ночью, и что это был не сон. Да, я до такого додумалась? Я с ужасом понимаю, что натворила, и мне реально жаль свои волосы. Какая же я дура, чего ради было стричься. Волосы же не виноваты, что у меня с головой нелады. И что теперь мамке сказать?
– Я не знаю.
– Что не знаешь? Что ты не знаешь, Юлечка?
– Не знаю, зачем это сделала, не знаю, зачем подстриглась, – печально смотрю на неё.
Мамка подводит меня к зеркалу и поднимает оставшиеся пряди.
– А я ещё думала, это ты в детстве дурная была… А ты, оказывается выросла и не поумнела.
– Прости, мамочка, прости меня, – сюсюкаю с ней. Мне и волос жалко, и себя, и её – она же в меня верила.
– Не плачь, не плачь, Юленька, – обнимает меня мамка и по головке гладит. И чего это она решила, что я собираюсь плакать? Хотя я сейчас такая: по поводу и без повода могу слёзы лить. Мне и причина-то не нужна.
– Ладно, – говорит она. – Я сейчас знакомой позвоню, она придумает, как можно причёску подравнять. – Качает головой. – Да как ты до такого додумалась, как тебе это в голову-то пришло?! Совсем с ума, что ли, сошла?!
Я знала, что мамка мне волосы не простит. Стоически сношу её упрёки, смотрю на себя в зеркало и не узнаю. Оттуда на меня смотрит совершенно другая девушка, с короткими волосами, впалыми щеками, красными от недосыпа и постоянных слёз глазами. Это не Юля, это не я. Но кто же она?
– Сейчас Ирке позвоню, – говорит мамка.
– Тётя Ира? – вспоминаю я. – Это твоя парикмахерша, толстая такая?
– Ага, – отвечает мамка. Она достаёт свой телефон и ищет в списке контактов.
– Ма-ам, она же в центре города работает.
– Ничего, съездишь в центр… Это ж додуматься было – ночью взять ножницы и подстричься! Ума, как у ракушки! Буду от тебя всё колющее и режущее прятать.
– Я не поеду, – надуваюсь я, ложусь в кровать и накрываюсь одеялом с головой.
– Что значит – не поедешь?
– В таком виде не поеду, пусть она к нам приедет. – Надеюсь, мамка меня понимает. Я же на порог не выхожу не накрашенная, а тут через весь город с неидеальной причёской. А ещё после маминой критики мне кажется, что я выгляжу, как дикобраз… Нет, я точно никуда не поеду. Мне уже и самой все эта идея с волосами не нравится. Вернуться бы в прошлое и отобрать у себя там ножницы. И чем я только думала?! Мне кажется, только со мной такое может случиться. Все кругом нормальные, одна я какая-то двинутая.
– Как это она к нам приедет? У неё же полный рабочий день, куча клиентов. Может, и мест на сегодня не будет.
Мои глаза наполняются слезами.
– Я в таком виде никуда не поеду, – качаю головой.
– Иди сюда. – Мамка обнимает меня, а я всхлипываю.
– Я же красивая, я всегда должна быть красивой. Я не выйду на улицу такой, не выйду.
– Тихо, тихо, – успокаивает меня мать. – Сейчас Ирке позвоню, что-нибудь придумаем.
– Спасибо, мамочка. – Смотрю на неё заплаканными глазами, они у меня постоянно заплаканные.
– И где та Юлечка, которая всегда улыбалась? – спрашивает меня мать.
– Её больше нет, вместо неё тебе прислали вечно ноющую чучундру. – Я сейчас заплачу.
– Юу-уль, ну ты чего, хочешь, я Сашке позвоню, поговорю с ним? – предлагает она.
– Мамочка, пожалуйста, не вмешивайся! Ты ничего уже не исправишь, только ещё сильнее осложнишь мне жизнь. Хотя куда уже…
– Да прямо-таки, – улыбается мать. – Ну что у вас там за шекспировские страсти? Бросил парень – найдёшь другого, подумаешь!
– Не всё так просто, как тебе кажется.
– Послушай, Юль, да знаешь, сколько их вокруг на тебя засматривается? Спортивные, накачанные, смазливые… – Мамка ещё долго перечисляет – просто она не догадывается, что мне девочки нравятся, а не парни. А может, ей во всём сознаться? Сейчас как раз самое время. Но это же мамка, я не могу. Не могу так разочаровать её. Сначала нужно в себе разобраться, наладить всё в личной жизни, а уж потом признаваться.
«Ничего не наладится, ты попала, ты даже не представляешь, как!» – Внутренний голос не даёт о себе забыть.
«И что мне теперь делать?» – спрашиваю его. По крайней мере, он со мной честен.
«Искать себе подружку».
«Да пошёл ты!» – не выдерживаю я. Чуть вслух это не говорю. В конце концов, у меня же есть Вика. Я не смогу встречаться с кем-то, пока люблю её.
«Юлька, ты лесба, ты будешь несчастная с мужчиной… ты будешь мучиться в одиночестве… ты пропадёшь и усохнешь без любви. Ты создана, чтобы любить и дарить свою любовь». – Похоже, в душе я поэт, или в меня вселился дух какого-то древнего поэта. Я в «Рик и Морти» такое видела или в Южном Парке… Чёрт, я запуталась!
– Я сейчас Ире позвоню, договорюсь, – в десятый раз повторяет мамка. – Когда у тебя экзамен?
«Блин! У меня же экзамен!»
– В таком виде я не пойду ни на какой экзамен… пусть ставят двойку! – Я выпучиваю глаза.
– Так, когда он?
– В пятницу.
Мать набирает номер и пару секунд ждёт:
– Привет, Ирка! – Сразу успокаиваюсь: дозвонилась, это уже хорошо… – До пятницы надо мою Юльку постричь… – Я слышу только мамкины слова, хотя можно же подойти поближе и слышать обеих, но мне лень подходить, я такая ленивая стала, как овощ. Догадываюсь, почему некоторые девушки мечтают, чтобы их на руках носили. И, похоже, я одна из них.
– Нет, – продолжает мамка. – До пятницы… и надо сюда заехать… Что, не работаешь по выезду? Блин, Ирка, сделай исключение! Тут у нас такое… – Мамка смотрит на меня и улыбается. Не могу, когда она на меня так смотрит, и прячусь с головой под одеяло. Не хочу, чтобы кто-то меня видел, даже мамка!
– Будешь? – Снова пауза. – Ну и отлично! С меня причитается. Сочтёмся. – Кладёт трубку и смотрит на меня.
– В четверг вечером дома будешь? – улыбается мамка.
– Я теперь до четверга из дому не выйду, – отвечаю я и ещё плотнее запутываюсь в одеяло.
Мамка тихо выходит из комнаты, а я сижу под одеялом в «домике», как когда-то в детстве. Здесь тепло и уютно, хоть и трудно дышать. Моё дыхание такое горячее, надеюсь, у меня нет температуры. Мне так хорошо здесь, так безопасно! Нет ничего вокруг. Нет этого жестокого мира, где все меня обижают. Здесь я и только я и мои волосы… да как у меня ума хватило постричься?! Как я до такого додумалась?!
Обвинять себя проще всего, а ты попробуй других виноватых найти. Но всё дело в том, что нет виноватых. Никто ни в чём не виноват, я сама подстриглась. Я всё сделала сама, я сама во всём виновата. Я сама всё испортила. Никто мне не «помогал» разрушать свою жизнь. Мне предлагали помощь, но я отказывалась, и теперь сижу одна под одеялом и не могу на улицу выйти.
«А может, косынку носить, как в церкви?» – приходит мне в голову. Но я же не монашка. Думаю про церковь и прижимаю к себе свой крестик.
«Спасибо тебе, Боже! Только ты один меня понимаешь. Только ты меня любишь, только знаешь о чём я плачу, ты всегда со мной». Целую крестик. С каких это пор я стала такой религиозной? Болит внизу живота, пора принимать но-шпу.
Поднимаюсь на ноги и, пошатываясь, бреду на кухню. Внизу живота мне как будто гирю шестнадцатикилограммовую вшили – так тянет. Больно, жутко и страшно туда заглядывать, там же кровища! Достаю но-шпу и выпиваю сразу шесть таблеток, хотя вроде как по две положено. Я не считаю, по пути смотрюсь в зеркало; я не могу сейчас долго смотреться, потому что там бледная, с кругами под глазами, плохо подстриженная девочка, не накрашенная, сутулая. Боже, во что я превращаюсь?!