Шевельнулся, словно тяжкий сон разрывая, Колька, крикнуть хотел, что не может все это быть так просто, что нельзя мрамор такими руками трогать, что это для всех — и ни для кого, а миска с виноградом скользнула по жести, поехала со скрежетом и с размаху ударилась в водосточную трубу…
Упала из ее рук на землю баночка с кремом. Вскрикнула она визгливо, скандально:
— Ах ты поганец сопливый, подглядываешь? Все матери расскажу!
Зеленые круги поплыли у Кольки перед глазами, черное солнце взорвалось, а когда опомнился — только баночка с кремом во дворе валяется и забытый мольберт сиротливо стоит, а на нем что-то розовое, повешенное за бретельку. Слез Колька с крыши и голову под кран сунул.
Снова на глаза попался мольберт. И таким искусственным показалось Кольке это старательно сделанное море, таким фальшивым, что хлестнул он с размаху по нему куском трубы, словно убить хотел. Но разве убьешь неживое?
Брезгливо, с нервическим смехом поднял он это розовое, попробовал разорвать пополам, но только полосы красные проступили на пальцах.
На табуретке возле ступенек разноцветная батарея ее лаков выстроилась. Запустил флакончиком о фундамент — малиновые губы ее распылались на камне. Вот тебе! Перебил бутыли, которые мать сушила на солнце, рванул с веревки ни в чем не повинную простыню. Увидел в тени резинового лебедя, трубой огрел — не лопнул, проклятый. Скрутил ему шею, чтобы дух испустил.
— Ты что, Колька, в войну играешь? — Через забор смотрела на него удивленная соседка.
— Это он, видать, того… У лисиц от жары такое бывает, — сосед следом за ней голову высунул. — Ишь как старается, отцовская натура, гы-гы-гы.
Кинулся Колька со двора, смешной в своем первом гневе длиннорукий подросток. По дороге врезал изо всех сил трубой по сараю — даже в ушах боль отозвалась. Будто по нему самому ударили. Будто стукнул кто-то по механизму железной палицей, разбил вдребезги, только колесики посыпались, болтики-винтики. А раскрученный до бешенства маховик вырвался наружу и начал крушить все на своем пути. Все, все вокруг из красивого превратилось в уродливое, из белого стало черным. И его нужно было уничтожить, как мираж с оазисом, чтобы других не обманывал. Колька не знал, что с ним происходит, почему он делает это, но темная волна гнала его вперед, заставляя бросаться на все освещенное, красивое, потому что все это было ненастоящим, лубочным, лживым, рассчитанным на то, чтобы заморочить ему голову, хотя он все уже так прекрасно понимал…
СУПЕРМЕН
В середине сентября мой сосед по традиции собрался в отпуск в горы. У него было ко мне несколько просьб. Странновато, необычно прозвучали просительные интонации в его мощных волевых устах. Как цветочки в жерле пушки. Валентин не привык ни у кого ничего просить — он ото всех требовал. Правда, по-хорошему.
Набивая рюкзак разным альпинистским снаряжением: клубками капроновых шнуров, низками разных клинышков, карабинчиков, ботинками с гусеничными протекторами, Валентин вежливо попросил, вернее, все-таки приказал аккуратно вынимать его почту, а затем, сердясь на себя, почти умоляюще добавил: «Гоняй Жучка». Это лающее созданьице на карикатурных ножках повадилось гадить на цветной коврик у его двери. И от такой мелкой пакости Валентин некрасиво сердился и по-базарному ругался с тетей Машей, хозяйкой карликового пинчера.
Сильному человеку, думал я, больше всего досаждают слабые существа, ибо мораль запрещает применять против них силу.
Каждое утро, в снег и дождь, ровно в половине седьмого Валентин в тренировочном костюме выходил на улицу и накручивал полагающиеся десять километров по маршруту четырнадцатого троллейбуса, делая поворот напротив Ботанического сада. Я иногда спрашивал, уж не держится ли он часом за провода. После пробежки шла зарядка с гантелями, холодный душ. В это время готовилась овсяная каша «Геркулес» — прекрасное средство против лишнего веса. За завтраком Валентин успевал проштудировать статью в кембриджском информационном вестнике. В половине девятого мы встречались у лифта.
Конечно, такие добьются всего. Такие нам нужны. Работал Валентин завлабом в каком-то институте. То ли органической, то ли неорганической химии. Я вначале недослышал, а потом переспрашивать было как-то неудобно. Судя по его прозрачным намекам, он разрабатывал один из аспектов важной темы в узкой области, которым, Валентин знал доподлинно, в мире занимались лишь четверо исследователей, причем он опережал всех. Все у него было «на мази», кислород ему никто не перекрывал, палок в колеса не вставлял — и он вот-вот должен был осуществить открытие, которое произведет фурор в этой области. Валентин в отличие от меня имел четкий перспективный и конкретный поквартальный план до конца жизни. По-моему, у него в комнате даже график висел, как на заводе.