Бывали у него и девушки. Как правило — на выходной. Вечером он угощал их самодельными коктейлями и музыкой, а утром устраивал экзамен хозяйским способностям. В его ванной от крана тянулась полоса ржавчины, которая постоянно раздражала Валентина и которую не брала даже дьявольская «царская водка». Нервная, с болезненным слухом соседка жаловалась мне потом, что в ванной у Валентина опять кто-то рыдал.
Итак, Валентин взял рюкзак и поехал закалять свое мужество, а я остался вынимать его почту и гонять назойливого Жучка.
Собирались над городом в стаи осенние облачные дни и отлетали прочь, я регулярно вынимал из ящика «Химию и жизнь» и другую прессу, водил своих детишек в детский садик, таскал с базара авоськи с картошкой, изредка вырывался на футбол.
Через три недели я достал вместе с газетами письмо, к удивлению адресованное лично мне. Я узнал руку Валентина, его твердые, словно против ветра идущие буквы, однако штемпель был почему-то московский. Валентин сообщал, что сломал ногу и сейчас проходит курс лечения в ортопедическом научном центре, куда его устроила новая знакомая. Он давал понять, что подобную женщину встретил впервые в жизни. Она ничего не требует, ни на что не претендует и делает для него все. У нее умный не по годам мальчик, ходит в первый класс. Из множества недомолвок было ясно, что Валентин словно бы на что-то решается, на какой-то важный шаг в своей жизни. В конце письма он просил — как только раньше не догадался — спрятать коврик у нас, подальше от греха.
Мы с женой широко улыбнулись.
Еще через три недели прискакал на костыле и сам Валентин, закованный в гипс, как в свое время его ворона, однако совсем непохожий на себя. Какой-то просветленный, помолодевший, подобревший. Он даже по отношению к Жучку сменил гнев на милость. От него я услышал, что встречаются женщины, которые умеют быть тенью своего мужа, способствовать его титаническому подвижничеству, беря на себя все мелочи жизни. Что такие экземпляры встречаются одна на тысячу, но они, безусловно, есть. Есть! Есть! Теперь по утрам он вместо штудирования вестников слушал музыку, завтракал на пару с женским портретом, которого никому не показывал, и спускался вынимать почту сам.
Его рыжий чуб горел в эти дни пламенем невиданной свечи.
Я с моей любопытной, как и все женщины, женой вытягивал из Валентина подробности тайны Голубых озер. Он отвечал сначала неохотно, а потом разговорился, заново переживая фатальные события, и рассказал, как все это случилось. Там, в горах, он сделал открытие: отчаяннейший риск порой дает результаты более значительные, чем ползучая осада. Хотя и считал, что в науке это не метод..
…У Валентина было такое роскошное альпинистское снаряжение, которое он приобрел, будучи в научной командировке в Вене, как ни у кого в лагере. На Валентина таращились, как на снежного человека, которого в наших условиях быть не может. Многоголосое эхо «а-х-х-х» пронеслось над горами, когда он в своих ослепительных доспехах предстал перед прекрасным полом в столовой. В них он претендовал на почетное звание Снежного барса. В действительности же Валентин никогда не отваживался на маршруты более, чем средней сложности, и обкатывал австрийские штаны в баре.
Условия для этого были идеальными. Погода стояла нелетная. Ползли лохматые туманы, моросил дождь. Никто никуда не выбирался. И в этом тумане его, как яркую мишень, избрала для своих острот Марина, худощавая, хрупкая, словно тростинка, москвичка с удивительно самостоятельным мужским характером. Она насмешливо спрашивала у Валентина, что он в этом облачении собирается штурмовать — уж не высотный ли дом? Почему-то Марина весьма скептически относилась к мужчинам. Валентин в ответ поигрывал желваками, изображал на лице ухмылку и молчал. Марина каждый день находила его на вертящемся стульчике перед стойкой, подсаживалась в окружении подруг, лукаво смотрела поверх бокала зелеными глазами и предлагала пойти в связке с нею.
— Ваш вид будет укреплять мое мужество.
Валентин хмурился и готов, был грызть свой стакан зубами. Ну не мог же он ей сказать, что в горы ездит лишь для того, чтобы доказать свое превосходство именно в городе…
— Я бы с величайшим уважением относилась к тому, — смеялась Марина ему в лицо, — кто угостил бы меня форелью из-под Чертова моста.