Туши штабелями укладывались на поддоны. При этом нужно было строго следить, чтобы штабеля строились по особым геометрическим законам. Пока они росли до уровня человеческого роста, это удавалось без особых трудностей. Но штабеля поднимались на глазах, и вскоре только самые сильные могли сами поддавать груз наверх. Там, как заядлые скирдоправы, принимали его на лету бригадир с Колей.
Профессор не умолкал ни на минуту, рассказывая о своей новенькой «Ладе», и казалось, он работал безо всяких усилий.
Зато Лешке с его ростом приходилось тяжко. В тот момент, когда он подходил к штабелю, Данило Иванович куда-то исчезал. И Лешка терпеливо стоял с тушей на горбу.
Каждый шаг ему, как и мне, со временем стал даваться как последний. Сердце раскачивавшимся колоколом билось в груди. Терпкая усталость связывала руки. Пальцы сводило судорогой. Пот, несмотря на мороз, градом катил из-под просаленной ушанки. Однако остановиться и утереться было некогда — живой наш конвейер ни на миг не останавливался. Стоило немного замедлить темп, как наш «бугор» начинал реветь сверху, словно репродуктор перед сельсоветом: «Давай не спи! Из графика с такими работничками выбились!» Лешка лез вперед без очереди. Трое зло поглядывали на нас. Профессор даже перестал рассказывать, у кого и сколько одолжил денег на машину. Вид у него был измученный.
— Трибуну давай, — скомандовал бригадир.
Те, трое молчаливых, откуда-то притащили и пристроили к штабелю три дощатые ступеньки. Эти три шага вверх были для нас шагами на Голгофу.
Мне показалось, что Лешины глаза затягивала полупрозрачная пленка, какая появляется у больного цыпленка. Краем уха я услышал, как Данило Иванович насмешливо сказал Коле: «Кажется, объездили».
И когда последняя тележка с грузом из первого вагона опустела, мы бухнулись на нее, спина к спине, и блаженно вздохнули.
— А ну марш отсюда! — прикрикнул на нас бригадир. — Пошли ужинать. А то найдут через пятьсот лет, как мамонтов…
В раздевалке наши коллеги достали из своих сумок хлеб, лук и большие деревянные ложки. Мы с Лешей прижались к теплой стене. Он извлек из кармана пачку печенья и предложил мне.
— Погодите, не портите аппетит, — остановил нас Данило Иванович и усмехнулся, показав крепкие зубы, привыкшие к мясу. — Порубаем вместе. Ужин сейчас из бойлерной принесут.
И действительно, через какую-то минуту в дверях появился Коля, держа в руках десятилитровую жестянку из-под томатной пасты. Он торжественно поставил ее посреди стола.
— Сварилось… только соли маловато.
— Ну-ка сгоняй, молодой, к диспетчеру, — покровительственно кивнул Леше Данило Иванович. — Пусть выделит малость.
Леша не шевельнулся.
— Что, уши отморозил? — спросил Коля.
Леша свысока посмотрел на него:
— Вот этим самым присаливай и ешь.
Кто-то из молчаливой троицы, покрутившись, пошел за солью. Данило Иванович вытащил из шкафчика сувенирную хохломскую ложку, первым выловил себе в миску большой кусок горячей свинины и вонзил в него львиные челюсти. Следующий кусок, немного поменьше, поддел вилкой Коля. Потом к мясу потянулись молчаливая троица и Профессор. После них в жестянке остались жалкие обрезки.
— Чего сидите, будто засватанные? — Данило Иванович оторвался от миски, разрезал охотничьим ножом мясо. — Хлебайте.
— У нас по старшинству, — льстиво сказал Профессор, доставая из портфеля горчицу.
Я потянулся к жестянке. Но Лешка зло дернул меня за рукав ватника.
— Мы не голодные, — он поднялся на ноги. — Пойдем подышим.
Мы вышли во двор и сели в беседке. За бетонным забором шумел весенний поток. Тусклые лампочки выхватывали из темноты серебристые подъездные колеи. Мимо нас прогудел состав.
— Ты чего? — удивляясь Лешкиной гордыне, спросил я.
— Я это еще с детдома ненавижу. У нас там тоже был за столом один такой здоровый. Все по старшинству делил. Бить таких нужно. Нас объедают, вот откуда у них сила.
Мы улеглись на скамьях, всем своим естеством ощущая нечеловеческую усталость. Через минут пятнадцать во дворе послышались возбужденные голоса наших коллег. Казалось, они что-то делили. «Пора», — сказал Леша и поднялся.
Наша сборная бригада скучилась возле припаркованного на ночь «рафика». Данило Иванович говорил приглушенным басом, однако в звонком ночном воздухе его слова шелестели как новенькие рубли:
— В шесть он повезет мороженое. А по дороге мы его встретим. Я договорился.