В занесенной по колени снегом аллее Водянистому пришлось торить целину. Белыми шерстяными парапетами тянулись по обеим сторонам живые изгороди. Тут было тише. Фома слышал лишь собственное сопение. Но когда он уже миновал туалет, за его спиной словно бы прозвучал хриплый зловещий смех. Черное растрепанное существо, пьяно покачиваясь, летело прямо на него. Фома пригнулся, существо вульгарно махнуло крылом и подалось в сторону. И лишь тогда Водянистый понял, что это была ворона, несчастная городская шлендра. Рука невольно потянулась ко лбу. Но тотчас Фома сплюнул: чего бояться, ведь он же атеист.
Фома ускорил шаг. Скорее домой, выпить горячего чаю с вареньем, расставить в картотеке выписки и спать. С квартирой ему повезло — в самом центре. Отдельный ход, все удобства, хотя и совмещенные. Одинокий интеллигентный мужчина с баром и кассетным магнитофоном. Правда, приглашать было некого.
Квартира далась Фоме трудно. Объявления, которые он вывешивал на троллейбусных остановках, все время портил какой-то шутник. В тексте «Аспирант снимет квартиру» слово «аспирант» кто-то заключал в жирные кавычки. Выходило, будто Фома — рецидивист. Он подозревал, что это работа Груенко. Наконец объявление вышло в рекламном приложении, и тут Фоме повезло. На кафедру позвонила неизвестная особа и сказала, что ее соседка сдает квартиру. «И ящик с песком», — добавила она и прыснула. Фома немедленно отправился по указанному адресу. Там действительно сдавалась комната. Хозяйка, старушенция, брала недорого. Но с условием. У нее живут пятнадцать кошечек, бедные несчастные создания, однако у нее от шерсти аллергия, приступы астмы, и потому она вынуждена переселиться к дочке. И пусть Фома живет себе на здоровье, только чтобы регулярно менял песок в ящике, покупал молоко и фарш и выпускал кошечек на вечернюю прогулку. Так Фома по дешевке стал слугой котов.
Тем временем ветер окончательно улегся. Внезапная вьюга утихла, как по мановению дирижерской палочки. Небосклон над головой раздвинулся совсем как сферическая крыша в обсерватории. С неба сдернули толстое одеяло туч, и земля плыла теперь совершенно обнаженная среди космического холода вселенной. Совсем близко на фиолетовом фоне высыпали звезды. Галактики блестками осыпались из вакуума на землю, кружа в лучах уцелевших фонарей. Оледеневшие планетки вскрикивали под ногами. Фома шагал, заметно повеселев.
Внезапно чья-то длинная рука неслышно сорвала с Фомы пирожок. Водянистый омертвел, прижав уши, ожидая страшного удара по темени, а потом неуклюже рванулся бежать. Но через несколько шагов споткнулся и упал лицом в пушистую постель, охватив затылок руками. Сам полез в капкан. Сейчас с него снимут кожух, костюм-тройку, туфли с рантами и, чего доброго, английское белье. Но прошла минута, другая — никто не приближался. Фома украдкой скосил глаза: шапка лежала в трех метрах позади. Вокруг — ни души. Фома боязливо подвинулся к шапке. На том месте между двумя деревьями на высоте человеческого роста он обостренным взором увидел медную проволочку. Расчет у воров был тонкий: обронив шапку, перепуганная жертва сама должна была во весь дух бежать от нее прочь. Оробевшая Фомина душа с трудом выбралась из пяток. Тишина залегла вокруг кладбищенская. Стояли в школьных передничках елочки, луна лила в парк зеленоватый свет. Тень легла за ним, словно вырезанная из толя. Фома, прижимая портфель к груди, крадучись пошел дальше. Сердце колотилось, волосы на голове шевелились, и даже завитки на смушке становились дыбом. Но возвращаться назад было поздно.
Монашеская шеренга березок, забредя в сугробы, тоскливо тенькала в неподвижном разряженном воздухе, отвердевая от неслыханного мороза. Массы арктического воздуха ледяным мечом разрубали над городом щит из туч. Было градусов под тридцать. Вдруг словно артиллерийский снаряд разорвался за спиной Фомы — это на деревьях от внутриклеточной деформации трескалась кора.
Фома вскрикнул и рванул вперед. В конце аллеи перед фотопавильоном он успел увидеть в снегу чьи-то следы, которые тянулись от молоденькой березки. И испуганному Фоме почудилось, что это следы босых ног. Глубокие, но маленькие, наверное, женские следы. Фома заскулил «м-м-м-а» и рванул на освещенный бульвар из парка, где жили ночные ужасы.
Перебежав широкую магистраль, Водянистый с разбегу обнял светофор. Тут он был в безопасности. Катил перед собой вал снега грейдер, за ним, нетерпеливо сигналя, напирали машины. Из дверей гостиницы толпой высыпали иностранцы в длинных шарфах и начали бросать друг в друга снежками. «Рус, карашо!» Иноземные девчата смеялись как-то не по-нашему, маняще, с акцентом.