— Вам что, молодой человек?
— Да… белье для невесты, — выдавил он из себя.
— А какая она?
— Такая, как вы в свои семнадцать лет, — неожиданно для себя мудро ответил Фома.
И ему подобрали целую кипу цветных пакетов.
— Эх, сама бы замуж за такого рыцаря пошла, — кокетливо улыбнулась заведующая. — Пригласите на свадьбу.
Фома пообещал. Видно, что-то новое появилось в нем, потому что все ему удавалось само собой. Возможно, бессмысленная, счастливая, наивная улыбка? Он знакомился со взрослыми людьми так быстро и непосредственно, как дети с детьми. И эти кратковременные контакты дарили чувство общности со всем миром, где терн дарил ягоды без колючек, где души еще не покрылись корой отчуждения.
С горой пакетов, чрезвычайно довольный собой, хмельной от любви к людям, Фома вышел из магазина. Он представлял лицо Незнакомки и светился от этого внутренним светом. Простая истина пришла ему в голову: дарить — это приумножать. Ведь клетка, делясь пополам, одновременно и приумножается.
Перед входом в универмаг на гранитном цоколе сидела морщинистая старушка и молча, тоскливо смотрела на суету вокруг. Она что-то говорила людям, губы ее мелко дрожали, шевелясь, но никто в многомиллионном городе ее не слышал. Под этим тоскливым взглядом Фома даже споткнулся:
— Чего вам, бабуля?
Бабуля зашелестела что-то о своей жизни, о старости, горюшке, плохих сыновьях и невестках, а потом, взглянув Фоме прямо в душу, безнадежно добавила:
— Вышла вот из больницы, а домой в деревню доехать не на что.
В другой бы раз Фома только поморщился, а теперь вынул решительно из кармана металлический рубль, думая: как же иногда просто помочь человеку. Знайте мою доброту.
Он сел в троллейбус, оглянулся, где бы щелкнуть талончик, как вдруг в переднюю дверь протиснулась старушка, еще более старая и ветхая, с жалким узелком. Фома протер глаза. Это была совсем другая старуха. Она стояла посреди салона и шелестела про свое житье-бытье, про старость и молодость, казенный дом и деточек. Публика в салоне, прекрасно зная, чем это кончится, с любопытством поглядывала в окна.
— Вот выписалась из больницы, а домой добраться не на что…
Фома пошарил по карманам и добыл оттуда помятый трояк. Расставаться с ним было труднее, чем с рублем. И Фома не без приятности подумал, что он не только добрый, но и смелый, ибо другие сидят так, будто это их не касается, глаза прячут.
Но в подземном переходе перед самым домом Водянистый вздрогнул. Из тоннеля на него двигалась согнутая клюкой, вросшая в землю старуха. Голова ее покачивалась, будто она все время говорила смерти: «Нет, нет, нет!» Фома глубоко вдохнул и пошел навстречу. В кармане оставался последний червонец. Бабка пронзительно взглянула на него черными молодыми глазами:
— Вышла вот из больницы, а домой никак не доберусь…
Водянистый философски вздохнул и вручил красненькую старой.
— Поезжайте на здоровье.
— И воздастся тебе, — благословила его бабка и двинулась дальше.
А Фома подумал, что он к тому же самоотверженный.
Открыв дверь, он с порога рассыпал пакеты по полу. Но никто не встретил его — в квартире было тихо. Лишь миной замедленного действия цокотал будильник и клевала раковину на кухне вода.
Вот так так. Убежала… Водянистый побледнел и в изнеможении опустился на стул. Все его жертвы оказались напрасными. Фома отдал все. Да и что в конце концов он может ей дать? Серый середнячок. Это ж нужно — отвалил напрасно столько денег! А она убежала. Оставила его и убежала, потому что ей нужен другой, который звезды с неба хватает. Ледяной холод пополз по жилам Фомы, ухватил сердце, опустошая весенний расцвет, словно неумолимое наступление большого ледникового периода.
И вдруг чьи-то теплые ладошки закрыли ему глаза. Шаловливый звоночек смеха зазвонил над ухом.
— Угадай, кто?
И Фома помертвевшими губами послушно, испуганно перечислил:
— Вера?.. Надежда?.. Любовь?..
— Любовь… любовь, — будто что-то припоминая, удивилась Незнакомка. — Я — любовь.
Водянистый медленно повернулся к ней, чувствуя, как в голове нарастает грозный морской прибой повышенного кровяного давления, который развился в нем от вечных неврозов, разрыва между высокими запросами и куцыми возможностями, и стал перед нею на колени:
— Не шути больше так, я не выдержу… понимаешь?