Глава 3
Я самый красивый на свете…
Проснулся я, когда солнце стояло уже совсем низко над горизонтом. Оказывается, я проспал гораздо дольше, чем думал. Улицы вновь ожили, но по-вечернему умеренно. Фрукты за день дозрели, и со стороны рынка доносились теперь густые ароматы. Супружеская пара, занимающая квартиру на верхнем этаже соседнего дома, распахнув окна, визгливо ругалась на испанском с южным акцентом. Ругательства следовали за проклятиями, перемежаясь завываниями телевизора и хриплыми возгласами старухи-служанки.
Муж. И это ты называешь едой? Да меня на нарах и то лучше кормили.
Служанка. Вау! Слова твои — чистый мед.
Жена. Ну так и возвращайся туда. Или пусть тебя кормит твоя puta.
Муж. Вот-вот, как вчера.
Служанка. О, жестокосердные мужчины!
Жена. Свинья. И как это я позволяла прикоснуться к себе.
Муж. Позволяла? А пять раз за ночь — это тебе слишком мало?
Служанка. Да в этом доме со стыда умрешь.
Жена. Гнусный лжец. Ты вроде осьминога — ничего движущегося не упустишь.
(Изнутри дома доносится недовольное ворчание девочки-подростка.)
Жена. Жаль, что мы не предохранялись, как нынешние молодые.
Муж. Да ведь твоя чертова церковь не позволяет.
Жена. Пусть так. Но твой-то родители — атеисты. Им кто мешал пользоваться презервативами? Тогда такой гнусью, как ты, и не воняло бы.
Служанка. Да простит вас всех Богородица!
Муж. Ну какой мужчина согласится жить в этом сумасшедшем доме?
Жена. Так и убирайся отсюда, бесстыдник. Катись к своей шлюхе-сифилитичке. Но ко мне и на шаг больше не подходи. И не проси ничего. Даже пуговицу пришить. Ничего! Понял?
Муж. Тихо-тихо, радость моя. Принеси-ка мне кофе.
Жена. Кофе захотелось, дорогой?
Муж. Да.
Жена (с особенным сладострастием). Ну так и сам сходи за ним.
(Доносится грохот бьющейся посуды, плачет ребенок.)
Вечер только начинается.
Четырьмя этажами ниже свора псов, огибая автомобили и фонарные столбы, преследовала одинокую сучку. Кобели с поднявшейся на загривке шерстью, рыча, обнюхивали друг друга и тут же, задрав хвосты, вновь устремлялись вперед, влекомые запахом. Всегда в погоне.
Я вернулся в квартиру и включил запись фламенко в исполнении Эль Чоколате. Пронзительно-печальные звуки, то вздымаясь, то опадая, постепенно заполнили комнату…
Я ополоснул лицо и грудь, надел светлую рубаху, джинсы, темную льняную куртку. Не надевая носки, сунул ноги в кожаные туфли. Аккорды гитары разносились по свежепобеленной комнате, как крик подбитой птицы, слепо ударяясь о стены и словно бросая вызов душераздирающей бесспорности хрипловатого голоса певца, умоляющего весь мир оставить его наедине с бутылкой и позволить напиться в одиночку. Закрыв дверь на веранду, я выключил стереомагнитофон и спустился вниз.
Трудно поверить, но сейчас, вечером, казалось еще жарче, чем днем. На свидание идти было еще рано, но мне хотелось выйти на воздух, ощутить себя частью улицы со всем ее многообразием. Узкими переулками я пошел в сторону моря. В атмосфере города ощущалось скрытое возбуждение. Для Барселоны это не редкость — город на краю, город, очарованный собственной невероятностью. Я любил эти извивающиеся переулки, музыкальные синкопы, доносящиеся из открытых окон, длинные тени, даже вонь покрытых песком дренажных труб, цемента, дым дешевых сигар.
В скверике примостилось кафе со столиками и стульями снаружи. Рядом только что появился босой уличный артист. Сипло бормоча что-то, он готовился к представлению, включающему в себя поедание огня. Одет он был в свободные розовые панталоны и легкий, алого цвета жилет. На открытой груди виднелась внушительная татуировка: дракон в темно-зеленых и красных цветах. Лицо пожирателя огня было покрыто черными пятнами, а светлые засаленные волосы завязаны сзади в пучок. Глаза налились кровью, двигался он прихрамывая. В моем распоряжении было еще около часа, так что я присел за свободный столик. Рядом тотчас вырос официант, я заказал виски.