— Я думаю, мы все понимаем, что я возражаю не против ее опыта, — отвечаю я.
— Мы не можем удалить работника из отделения из-за национальной принадлежности. Это дискриминация.
— А если бы я попросил акушерку-женщину вместо мужчины? Это вы спокойно допускаете?
— Это другое дело, — говорит медсестра.
— В чем же разница? — спрашиваю я. — Насколько я могу судить, вы занимаетесь обслуживанием клиентов, а я клиент. И вы должны делать все для удобства своих клиентов. — Я с глубоким вздохом встаю, специально чтобы возвышаться над ней. — Даже не представляю себе, как расстроятся остальные матери и отцы, которые есть здесь, когда… ну, знаете… начнется шум. Если вместо милого, спокойного разговора нам придется повышать голос. Если другие пациенты начнут думать, что и на их права вы тоже наплюете.
Медсестра поджала губы:
— Вы мне угрожаете, мистер Бауэр?
— Не думаю, что в этом есть необходимость, — отвечаю я. — А вы как считаете?
У ненависти есть своя иерархия, и у каждого она имеет свою форму. Лично я ненавижу латиносов больше, чем азиатов, а евреев — больше, чем латиносов. На самом верху этой диаграммы презрения находятся черные. Но даже больше, чем любую из этих групп, я не могу терпеть Белых антирасистов. Потому что они — предатели.
Мгновение я выжидаю, пытаясь понять, не является ли Мэри одной из них.
У нее на шее дергается жилка.
— Я уверена, мы сможем найти взаимоприемлемое решение, — бормочет она. — Я приложу записку к медицинской карточке Дэвиса с вашими… пожеланиями.
— По-моему, хороший план, — отвечаю я.
Когда она, недовольная, выходит из палаты, Брит смеется:
— Милый, в гневе ты прекрасен. Но, знаешь, теперь они будут плевать в тарелку, перед тем как кормить меня.
Я беру Дэвиса на руки. Он такой маленький, не длиннее моего предплечья.
— Я буду приносить тебе вафли из дома, — говорю я Брит. Потом прикасаюсь губами ко лбу моего сына и шепотом произношу слова, не предназначенные ни для кого, кроме нас двоих: — А тебя, — обещаю я, — тебя я буду защищать до конца своих дней.
Через пару лет после того, как я примкнул к движению «Власть белых», когда я руководил САЭС в Коннектикуте, печень моей матери наконец отказала окончательно и я вернулся домой, чтобы распорядиться имуществом и продать дом деда. Разбирая ее вещи, я наткнулся на стенограмму суда над убийцей моего брата. Зачем она ее хранила, я не знаю. Наверное, когда-то ей стоило большого труда раздобыть эту запись. Я сидел на деревянном полу гостиной в окружении коробок, собранных для благотворительных обществ и мусорных баков, и читал бумаги, жадно проглатывая страницу за страницей.
Бóльшая часть показаний была для меня открытием, как будто я не сидел в зале на том суде и не пропустил через себя каждое сказанное там слово. Не скажу, был ли я тогда слишком молод или же забыл все намеренно, но все доказательства были сосредоточены вокруг разделительной полосы дороги и токсикологической экспертизы. Не обвиняемого, а моего брата. Автомобиль Таннера выехал на встречную полосу, потому что Таннер был под наркотиками. Все схемы следов торможения доказывали, что человек, судимый за убийство по неосторожности, сделал все возможное, чтобы избежать столкновения со свернувшим со своей полосы автомобилем. Присяжные, разумеется, не могли утверждать, что столкновение произошло исключительно по вине ответчика.
Я долго сидел, держа распечатки на коленях, читая и перечитывая их.
Мне случившееся представлялось так: если бы этот ниггер в ту ночь не сел за руль, мой брат не умер бы.
За двадцать лет работы мне встретилась лишь одна пациентка, которая уволила меня. На два часа. Она орала благим матом и швырнула цветочную вазу мне в голову, когда у нее начались схватки. Но она наняла меня обратно, когда я принесла ей болеутоляющее.
После того как Мэри просит меня выйти, я секунду стою в коридоре, качая головой.
— Что это было? — спрашивает сидящая на посту Корин, отрывая взгляд от каких-то графиков.
— Просто напористый папаша, — невозмутимо отвечаю я.
Корин морщится:
— Что, хуже, чем вазектомический парень?
Когда-то у меня рожала пациентка, мужу которой за два дня до этого сделали вазектомию. Всякий раз, когда пациентка жаловалась на боль, жаловался и он.
В какой-то момент, когда его жена пыхтела и тужилась, он позвал меня в туалет и спустил штаны, показывая свою воспаленную мошонку. «Я ему говорила, чтобы сходил к врачу», — жаловалась потом та пациентка.