— Теперь просто расслабьтесь, — говорит Кларисса.
Я пытаюсь. Правда, пытаюсь расслабиться. Я закрываю глаза секунд на тридцать. Потом, моргая, открываю их и смотрю через отверстие в столе на ее ноги в удобных кроссовках. Крепкие руки начинают скользить по моей спине вдоль позвоночника.
— Вы давно здесь работаете? — спрашиваю я.
— Три года.
— Могу поспорить, есть клиенты, при виде которых у вас отпадает всякое желание к ним прикасаться, — рассуждаю я. — Ну, черные волосинки, например, а? Ох…
Она не отвечает. Ее ноги перемещаются по полу. Интересно, теперь она думает, что я одна из таких клиентов?
Или она воспринимает мое тело, как врачи: кусок плоти, который нужно обработать? Или видит целлюлит на моей заднице и складку жира, которую я обычно прячу под бюстгальтером, и думает, что любительница йоги, которую она растирала час назад, была в гораздо лучшей форме?
Кларисса… Не так ли звали девушку из «Молчания ягнят»?
— Бобы и бокал отличного кьянти, — бормочу я.
— Что, простите?
— Извините. — Мой подбородок прижимается к массажному столу. — Трудно говорить в этой штуковине.
Я чувствую, что у меня начинает закладывать нос. Когда я лежу ничком слишком долго, такое случается. Мне приходится дышать ртом, и я начинаю думать, что терапевт это слышит; а иногда я даже пускаю слюни через отверстие. Еще одна причина, по которой я не люблю массаж.
— Иногда я думаю, что случилось бы, если бы я попала в автокатастрофу и застряла вот так вверх ногами, — говорю я. — Не в машине, а, знаете, в больнице в одном из этих ошейников, которые ввинчивают в череп, чтобы позвоночник не сдвигался. Что, если врач перевернет меня на живот, а у меня заложит нос, вот как прямо сейчас, и я не смогу ничего им сказать? Или я впаду в такую кому, когда ты не спишь, но не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой, и говорить не можешь, а мне вдруг жутко захочется высморкаться? — Кровь уже прилила у меня к голове, в ушах гудит. — А можно даже еще проще. Что, если я доживу до ста пяти лет, попаду в дом престарелых и простужусь, а никто не додумается дать мне несколько капель африна?
Кроссовки Клариссы исчезают из моего поля зрения, и я ощущаю ногами прохладный воздух, когда она начинает массировать мою левую икру.
— Меня мама сюда записала, это был ее подарок мне на день рождения, — говорю я.
— Очень мило…
— Она — большой поклонник увлажнения. Она даже сказала, что, если я хочу сохранить мужа, мне не помешает превратить свою шкуру динозавра в нормальную кожу. А я ей на это сказала, что если только лосьон удерживает наш брак, то у меня есть гораздо бóльшая проблема, чем отсутствие времени на массаж…
— Госпожа Маккуорри, — говорит терапевт, — по-моему, у меня еще не было клиента, который нуждался бы в расслабляющем массаже так, как вы.
Почему-то это наполняет меня гордостью.
— Хоть я и рискую остаться без чаевых, кроме этого, кажется, у меня еще не было клиента, который бы так себя вел во время массажа.
Это наполняет меня еще большей гордостью.
— Спасибо, — говорю я.
— Может быть, вы могли бы просто попробовать… расслабиться. Прекратить разговаривать. Очистить разум.
Я снова закрыла глаза. И начала вспоминать список вещей, которые мне нужно сделать.
— Чего бы мне это ни стоило, — тихо произношу я, — йога у меня тоже плохо получается.
В дни, когда я работаю допоздна, а Мика задерживается в больнице, Виолетту из садика забирает моя мать. Это удобно всем: мне не приходится тратиться на няню, мать проводит время с единственной внучкой, а Виолетта ее просто обожает. Никто не умеет устроить чаепитие так, как моя мама, которая при этом обязательно достает свой старый свадебный сервиз, льняные салфетки и разливает сладкий чай непременно из заварочного чайника. Я знаю, что она искупает Виолетту, уложит спать и прочитает ей сказку на ночь. После чаепития у меня останутся лимонные конфеты или овсяное печенье с изюмом, еще теплое, в судочке «Таппервер». Моя кухня будет чище, чем утром, когда я ее оставляла.
Еще моя мать сводит с ума Мику. «Ава хочет как лучше, — любит говорить он. — Но Джозеф Маккарти тоже хотел как лучше». Мою мать он называет бульдозером в обличье южной красавицы. В некотором смысле это правда. Мама умеет получать то, что ей нужно, до того, как ты понимаешь, что тебя развели.
— Привет, — говорю я, швыряя портфель на диван, когда Виолетта бросается в мои объятия.
— Я рисовала пальцем, — сообщает Виолетта, показывая мне ладошки. Они все еще имеют синеватый оттенок. — Я не смогла принести рисунок домой, потому что он еще мокрый.