Ежедневный, знакомый до боли, маршрут. Дверь распахнулась — нам направо. Вниз по лестнице. Утомленная овчарка, трое легавых. Один лестничный пролёт, второй, выходим в дворики. Семь прогулочных двориков Могилевской крытой. Те же камеры, но без мебели и без потолка. Вместо потолка — два ряда сетки из проволоки. Режимник Юра заводит нас в седьмую и закрывает дверь. Наш положняковый час пошел.
Как обычно, радуемся солнышку. За час нашей прогулки оно успеет сползти по стене на добрый метр. Говорим про всякую ерунду, Цыган рассказывает свои деревенские наркоманские истории. Вдруг слышим в соседнем дворике громкий, заливистый, естественный и искренний смех:
— Ха-ха-ха-ха-ха! А-а-а-ха-ха-ха!
Потом снова.
Первая мысль: какую-то большую хату вывели гулять, вот они там и веселятся. Но прислушиваемся и понимаем, что человек один. Один? А с чего можно так громко и естественно смеяться одному? И тут вспоминаем: вместе с нами часто водят гулять Лешу Гуза.
Алексей Гуз — своеобразная легенда Могилевской крытой. Бывший курсант Академии МВД, профессиональный спортсмен. По слухам, в свой первый приезд избил целую смену местных мусоров, когда его заводили в камеру. Те ему этого не простили и долго потом глумились…
Двадцать пять лет срока за похищение Завадского, соучастие в убийстве азербайджанской семьи из пяти человек и многое другое… Почти одиннадцать лет он провёл в одиночке.
Неужели он там один, во дворике? С чего тогда так заливисто смеётся? Мы стали прислушиваться. Скоро смех сменился пением:
Нет, это было не так, как поют школьники на уроках пения — лишь бы проорать текст. Голос был твердый, уверенный, фразы пелись с выражением, с душой, с каким-то патетическим надрывом.
Мы с Цыганом переглянулись, улыбнулись. Все было понятно без слов. Через несколько минут, когда «Оперá» закончились, мы услышали:
Он спел песню целиком. От первой до последней строчки. Сколько бы там куплетов ни было, но похоже на то, что все они были спеты. Судя по всему, он ее заучивал.
Солнце сместилось по бетонной «шубе» на свой надлежащий метр. Время прогулки закончилось. Застучали двери, Юра повел домой первые дворики… хлопки дверей, шарканье ног. Все возможные звуки давно изучены — скоро и до нас дойдет очередь, двери хлопают все ближе. Выходим. Назад нас ведет только один легавый. Это хорошо. Хочу убедиться, действительно ли в соседнем дворике был Леша Гуз.
На пару секунд, проходя мимо двери, открываю глазок и вижу: ровно посередине бетонно-асфальтовой «комнаты для прогулок» стоит здоровый высокий бородатый мужик и, задрав голову, смотрит сквозь решетку на солнце. Удивительно — носить бороду в тюрьме строго запрещено.
Я закрыл глаза и подумал: пять человек, двадцать пять лет срока, одиннадцать лет в одиночке. Случайностей не бывает, тем более, когда дело касается человеческой жизни.
Теперь я знаю, как она выглядит — Божья Кара.
Март 2016
БУНТ В КАРАНТИНЕ
Тюремный бунт — почти всегда восстание обречённых. Силы бунтующих и карателей заведомо не равны, выступление будет подавлено в любом случае: через ШИЗО, ПКТ, избиения, накрутку новых сроков или даже убийства восставших. Вопрос лишь в том, какой ущерб восстание принесет сложившейся системе и, следовательно, станет ли вероятность нового бунта фактором, который сдержит начальников от очередного наступления на права. В этом и есть смысл тюремного бунта. Таким образом, каждое восстание в тюрьме — это задел и страховка, обеспечивающее следующим поколениям арестантов немного лучшие условия жизни.
В беларуских тюрьмах настоящих бунтов не было давно. Времена, когда зэки могли избить сотрудников администрации, ломать заборы и захватывать бараки, остались в 90-х. Поэтому сегодня, при общем спокойствии в зонах и тюрьмах, при послушности абсолютного большинства зэков, даже простое неповиновение более чем пары человек уже расценивается как бунт и чрезвычайное происшествие.