Вскоре после моего возвращения в прежнюю камеру отношения с сокамерниками у Костаса обострились, и ему пришлось переехать. Этому предшествовал заход в 124-ю камеру блатных, которые провели с Колдуном профилактическую беседу и официально наложили ему запрет на колдовство.
Но и в новой, 120-й камере Колдун пробыл недолго. Пытаясь показать из себя больше, чем он есть, не ужился в коллективе, и ему дали понять, что пора искать себе другую хату. Тут стоит отметить, что в крытой, как и в камерной системе в целом, частые переезды из хаты в хату крайне негативно отражаются на репутации зэка: считается, что если не смог прийти к взаимопониманию с одним коллективом, то не сможешь и с другим. Каждая пройденная хата, таким образом, увеличивает негативный репутационный багаж зэка.
Новым пристанищем Колдуна стала камера номер 123 — одна из самых больших на корпусе. Она считалась своеобразным «отстойником», куда блатные отправляли сидеть тех, кто не ужился в других хатах, крытчиков «с отступлениями» («фуфлыжников», «крыс» и т. п.), недалёких и не очень адекватных зэков, а также тех, кто не мог «уделять внимание в общее» (гнать блатным передачи с чаем, сигаретами и пр.). Психологический климат в таких хатах был под стать контингенту: напряжённый, недобрый — агрессивная, даже по меркам крытой, среда. Каждый сам за себя.
Блатные, как я уже писал, устраивали периодические обходы камер, проведывая своих «вязаных» подопечных, или «козлов», как они их (нас) презрительно называли между собой. Во время таких обходов нуждающимся хатам разносилось необходимое (чай и сигареты), доводились важные вести и нововведения, давались установки о том, как вести себя с мусорами, и, конечно, вершилось правосудие: разрешались конфликты, с накосячивших «спрашивали физически», или делали строгое внушение. И, безусловно, для наглых, самоуверенных блатных такие обходы были возможностью в очередной раз возвысить себя над «вязаными».
Трое-четверо «бродяг» развязной походкой, в дорогих вольных шмотках (тогда как все были обязаны носить форменную робу), с самодовольным видом без предупреждения заходили в камеру, прерывая ее привычный ритм жизни, тут же раздавая едкие и насмешливые замечания всем, кому считали нужным. Возразить им что-то, ответить или вступить в спор никто не осмеливался. Малейшая попытка поставить себя на один уровень с блатными, влекла, в лучшем случае, напоминание о твоем статусе, в худшем — удар по лицу, поэтому большинство зэков бросались тут же варить чай и доставать из шкафчиков специально отложенные на случай прихода братвы конфеты и дорогие сигареты. Блатные видели, что их боятся, и это еще больше поднимало их в собственных глазах.
В один из таких обходов, весной 2014-го, блатные зашли в хату номер 123. Колдун тогда закусился с мусорами и отбывал свои 10 суток в подвале ШИЗО. В ходе общения блатные — тонкие психологи — быстро заприметили: в хате что-то не то. Недомолвки. Запуганные перегляды, странные оттенки интонаций не ушли от их внимания. Ходившая по кругу кружка чифира не снимала напряжение. Смотрящий за тюрьмой, Вова Лысый, решил, что называется «пробить поляну» напрямик:
— У вас вообще… в хате всё нормально?
— Да, да, всё нормально! — торопливо закивали «вязаные».
Но веры им, конечно же, нет. Что-то скрывают.
— Понимание присутствует!? — исподлобья глядя в испуганные глаза, повторяет Лысый.
— Всё нормально, Вова, всё ништяк! — кивают зэки, уже понимая, что где-то был допущен прокол.
Тут встревает Мартын, один из недавно заехавших в хату:
— Да в целом нормально всё, на должном. Но вообще понимания в хате не хватает.
«Ну наконец-то» — наверняка подумал в этот момент Лысый. Но Мартын не хочет пояснять, что он имеет ввиду — боится. Тут же подручный Лысого, Шара, переводит Мартына в другую камеру, где тот дает весь расклад: в коллективе на 12 человек выделился наиболее наглый — Браконьер, «залосудник» с 25-ю годами срока. Хата и раньше жила, разбившись на враждующие группки, но он нарушил и это шаткое равновесие. Собрав вокруг себя небольшую кучку похожих на себя, он стал отстаивать свои интересы кулаками и ногами, избивая сокамерников под разным поводом: то много хлеба съел, то выразился не так. До блатных эти случаи не доносились — то ли по общей договоренности, то ли из-за страха перед Браконьером, хотя согласно всем постановам братвы о подобном должно было сообщаться немедленно. Так они и жили, дерясь за пайку и боясь того, у кого кулак больше. Понятное дело, такое положение дел для блатных было неприемлемо. В воровской системе, также как и в государственной, монополия власти на насилие является принципиальным моментом. Согласно понятиям, блатные могут бить «вязаных», а «вязаные» друг друга — нет.