Опер попросил всех выйти и скомандовал снять с меня наручники. Мы остались с ним наедине. Дверь дворика закрылись, и он раздраженно спрашивает меня:
— Чего ты хочешь? — по своей оперской природе он не верит, что мои требования такие, которые я озвучил, думает, что держу на уме что-то другое.
Такой вопрос сначала меня немного смущает.
— Чего я хочу, я вам не скажу, потому что вы тогда сделаете всё, чтобы я этого не получил, — был мой ответ.
Не видел смысла у него еще чего-то просить — все равно хороших условий содержания мне в этой зоне не дождаться.
Выслушал от опера многословные полунамеки, типа: «Разве ты не понимаешь, кто ты?» (мол, будем тебя прессовать в любом случае), «Есть определённые правила игры…» (что он хотел этим сказать, я до сих пор не понял), а также попытки убедить меня жить по их правилам — опер сказал, что у них даже бывший вор в законе Галей — «уважаемый человек!» — ходит на промзону и работает. Твердого обещания перевести меня в другую хату я от него так и не услышал.
Наконец меня повели к врачу. Отодрали от рук и от живота ткань одежды, которая уже почти присохла, а потом советовались, зашивать порезы или достаточно будет перебинтовать. Решили перебинтовать — так происшествие можно будет квалифицировать как легкий инцидент, а если бы меня зашивали, это говорило бы о том, что раны серьёзные. Это было невыгодно местному начальству, которое, как я потом узнал, докладывало о ситуации на самый верх — министру МВД.
После перевязки меня повели в хату… Туже самую. И тут я сделал еще одну ошибку. Вместо того чтобы всеми силами упираться и не идти туда, я поверил ДПНК, который сказал, что вопрос о моем переводе в другую камеру «решается». Камера была перевернута вверх дном: весь мой небогатый скарб перетряхнули, вывернули мусорное ведро — просто на пол. Искали «мойку». Было около девятнадцати часов вечера…
Примерно каждые полчаса я начинал молотить в дверь и спрашивать, почему меня не переводят. Меня кормили обещаниями, что «вот-вот». Но, когда начал наступать отбой, я понял, что меня обманули: решили пойти на принцип, мол, «он к нам с ультиматумом, тогда и мы не уступим».
На такой случай у меня был «План Б».
В шестнадцатой камере до меня сидел бывший вор в законе Дима Галеев («Галей»), которого, чтобы посадить в беларускую тюрьму, экстрадировали из Швеции — МВД хотело от него чего-то в своих криминальных играх. Как результат, камера была забита разными вещами, которых обычно в ШИЗО не бывает. Одну из них я заметил с самого начала — около уборной стояла какая-то изогнутая палка непонятного происхождения и назначения (скорее всего для того, чтобы «срабатываться» через канализацию между камерами). Я взял тряпку и закрыл глазок на двери, чтобы контролер не видел, что я делаю. Взял палку и просунул ее в решетку, которая окружала лампочку под потолком. С ее помощью я надеялся разбить лампочку, осколком стекла вскрыться во второй раз и порезать ноги — там вен больше, и находятся они более плотно, на этот раз точно переведут в больничку, никуда не денутся! После нескольких ударов лампочка начала раскачиваться (она висела на проводе), но биться не спешила. Удар о решетку, другой — она звенит, но по-прежнему не бьётся! Размахнуться палкой тоже не получится — она ограничена «квадратом» стальных прутьев, в которые я ее продвинул. Прибегает ДПНК и с криком «Баян качает! Открывай двери!» приказывает контролеру открывать дверь. Офицер и два контролера влетают в камеру и быстро понимают, что я задумал. Хватают меня за руки и ставят к стене. От злости на их обман и на то, что мой план снова не удался, я уже плохо себя контролирую: начинаю кричать на них и грозить всеми смертными карами. ДПНК командует: «Доставай наручники!» Достают наручники и пытаются меня скрутить. Я сопротивляюсь, как могу. Но их трое. Буквально вбивают мои руки в наручники: в ходе борьбы все свежие перевязки сорвались, снова пошла кровь. ДПНК хочет пристегнуть меня наручниками к металлической табуретке. Острых предметов в камере нет, но даже если бы и были, я понимаю, что, пристегнутый наручниками, я до них не дотянусь, поэтому вынужден пообещать ему не вскрываться.
Легавые уходят, оставляя меня в камере в наручниках. Проигран бой, но не война. Через полчаса приходит врач и перевязывает меня по новой. Отбой прошел, и я ложусь спать, как есть, «закованный». Через какое-то время менты заходят и снимают «браслеты».
В ту ночь я снова спал очень тяжело — кроме холода, напоминала о себе боль. Да и с порезанными руками не особо поотжимаешься. Но природа сделала мне подарок — уже на следующий день на улице значительно потеплело, и остальной свой срок в ШИЗО я провел более-менее сносно.