Во времена ГУЛАГа зэки, завербованные опером в лагере, подслушивали чужие беседы или сами, втираясь в доверие, вызывали человека на откровенность, результатом чего становились новые уголовные дела о «контрреволюционных заговорах», «антисоветской агитации», «подготовке к побегу» и т. п. В итоге жертва оперских выкормышей получала новый срок в довесок к старому или бывала расстреляна. И хоть сейчас такого уже нет, методы и суть оперской работы остались такими же. Опер в тюрьме и в зоне — царь и Бог. Он решает, где и с кем будет жить зэк, будет ли он получать передачи, иметь свидания с близкими, «кататься» в ШИЗО, и вообще, будет ему в зоне хорошо или плохо. Отрядный опер через завербованных им зэков (сук) дёргает за ниточки общественное мнение, и ему ничего не стоит сделать так, чтобы неугодного загнали в касту «обиженных» или просто начали систематически гнобить. В известном смысле опер значит даже больше, чем начальник колонии, ведь начальник — далеко, а опер всегда тут, рядом. В негласной иерархии администрации «исправительного» учреждения — режимного, оперативного, медицинского отделов, спецотдела, отдела исправпроцесса — оперативный отдел стоит на самом верху. Опер может всё. «Чтоб жить в радости и счастье, дёрни ручку оперчасти», «Запомни сам, скажи другому: путь в оперчасть — дорога к дому», — иронизирует арестантский фольклор.
Опер — это каратель для того, кто, по его убеждению, должен страдать, и гарант всевозможных благ и привилегий для своих сук. На ИК-15 (Могилёв) опер посадил меня на 5 суток в ШИЗО за «неправильный» разговор с приезжим ГУБОПовцем. Формальным поводом стало то, что я зашел к нему в кабинет в расстёгнутом клифте, то есть лагерной куртке (хотя все и всегда к нему так заходили).
На ИК-17 (Шклов) какое-то время зэкам было позволено выносить со свиданий неограниченное количество овощей и фруктов. Потом режимный отдел запретил — в рамках обыкновенного и беспрерывного ужесточения режима в зоне. А опер через своих подручных пустил по зоне слух: «Это Дедка отец пожаловался, вот мы и запретили». Трудно представить себе более подлый способ поссорить человека с коллективом.
В Могилёвской крытой (Тюрьма-4) я как-то раз пожаловался оперу с красивой фамилией Лихута, что цензор, который работает под его непосредственным руководством, не пропустил мне шесть открыток из Швейцарии. «Как так? — говорю. — Там же ничего такого, обычные открытки с поздравлениями!» — «Хорошо, разберёмся», — был ответ.
В течение следующей недели цензор изъял три самых обычных письма от отца и жены. Фирменная фишка Могилёвской тюрьмы: пустой конверт, а на нём степлером прикреплён листок с надписью: «Письмо не прошло цензуру». Это был намёк в оперативном стиле: довольствуйся теми письмами, которые получаешь, а то и этого лишим.
Опер — это иезуит. Моему соратнику Игорю Олиневичу на допросе в КГБ опера, «знатоки» анархизма доказывали несостоятельность анархистской теории: «Ты же занимаешься карате. Оно иерархично!», чтобы хоть как-то расшатать уставшее сознание узника, подорвать его веру в свою правоту. Аналогично и мне в первые дни после задержания, увидев, что «лобовая атака» не сработала, опера говорили: «А мы возьмём да и напишем на Индимедии, что ты всех сдал!». Уже упомянутый Лихута вёл со мной беседу, когда мне оставалось, как я думал, 3,5 месяца до освобождения: «Ну и какие у тебя планы на волю? …поедешь, да? А работать где?… Так там же всё дорого». Желал удачи с доброй улыбкой. Несколько позже я узнал, что на момент беседы он уже 4 дня как направил на меня документы в Следственный комитет для возбуждения уголовного дела по статье 411, — то есть прекрасно зная, что я получу ещё год, он решил поддразнить меня мечтами о скорой воле, чтобы новость о добавке срока оказалась для меня ещё больнее. Пример того, как человек может исчерпывающе охарактеризовать себя одним лишь поступком.
Опер — это лжец. Ложь — его основное и любимое орудие для подчинения других и добычи «оперативной информации». «Только скажешь нам то и то — сразу тебя отпускаем. Даю слово офицера!» — часто говорят опера подозреваемым на допросах. Сколько наивных и доверчивых людей купились на это, оговорив себя, а порой, сами того не желая, и других! И вот человек получает свои 5, 10, сколько угодно лет — но не благодаря тому, что следствие собрало убедительные доказательства его вины, а благодаря своей доверчивости. Опер даст любое слово, поклянётся, пообещает всё, что хочешь, назовёт тебя другом, скажет, что разделяет твои идеи, посочувствует, поругает власть — лишь бы получить от тебя те показния, что нужны ему, вне зависимости от того, правдивы они или нет. А получив, прикажет отвести тебя назад в камеру. Ты теперь — отработанный материал, а твоя душевная боль от обманутого доверия никого не интересует, главное, что дело клеится. Сколько благодаря таким обманам состряпано — на ровном месте! — уголовных дел, сколько «висяков» доведено до суда! А ведь покупаются на такое, что очевидно, никак не закоренелые преступники, а легковерные и более-менее порядочные люди, не имевшие ранее проблем с законом и не подозревающие, что его служители могут так цинично лгать.