— Проснулась, Катюша? — мягко произнес он и протянул ей руку, Катя вложила в его большую ладонь свою маленькую и почувствовала, как тепло изгоняет холод и страх ночи.
— Я не знаю, как смотреть тебе в глаза и поэтому хорошо, что сейчас ничего не видно! — она прижала его ладонь к своей щеке и тихо вздохнула, как же хотелось вновь забраться в раковину надежды и слепоты.
— Не говори ничего, тут нельзя что-то изменить. — Сергей встал со стула и лег рядом с Катей, поверх одеяла, — Я могу простить, смогу, постараюсь, но вот отпустить тебя не смогу.
— Сергей, ты что веришь в то, что напечатано на этих снимках, в те слова, что записаны на флэшке? — Катя готова была снова расплакаться или раздраженно взорваться, но заставила себя сдержаться, в конце концов, этот разговор должен быть завершен.
— Я так хочу не верить, мечтаю об этом, схожу с ума, — Сергей зарылся лицом в Катины волосы и теперь его голос доносился словно откуда-то издалека. — Но знаешь мне проще смириться со всем этим, чем верить. Ты тут ни при чем, просто предательство со стороны женщин въелось мне в душу: мать, жена, любовницы, подружки — верить нельзя никому. И вдруг эти жуткие снимки, ты, вся моя, с мерзавцем Докучаевым и это после всего того, что ты рассказывала о нем, с предателем Алексеем, смеешься надо мной. — Алексей будто пронзило Катю — на записи был именно его голос! Но это же невозможно, они за все время друг другу и нескольких десятков слов не сказали — только вежливые кивки издалека. — Я хотел повезти тебя в Швейцарию на Новый год, в то шале высоко-высоко в горах, целовать под снегом и надеть кольцо на палец, я даже представлял, как ты будешь мечтательно смотреть на кольцо и примеряться к роли миссис Дорофеев, — Сергей невесело засмеялся, замолчал, сжал ее в объятиях и осыпал легкими поцелуями. — И вдруг среди всех этих моих планов — снимки, запись, твои фото в газете с Докучаевым под ручку, что я должен был делать? Слабак, я решил, что проще рвать все связи, чем пытаться что-то прояснить. Нет, я, конечно, требовал от Панкова доказательств, что снимки — гнусный монтаж, показывал ему фотографии и сходил с ума от стыда, неловкости и злости, но Панков заявил, что женщина на фотографиях — это ты.
Катино сердце сжималось от горя, обиды и совсем слабой надежды. Он хотел ей верить и не мог, но, даже не веря, все равно желал остаться с ней — может, это и есть любовь, та самая, когда любят не за что-то, а вопреки?.. Надежда становилась все сильнее, она, как хрупкий цветок, уже почти сломленный бурей, при нежной заботе поднимала свои лепестки к лучистому солнцу.
Сергей затих, обнимая ее, ровно стучало его сердце, сердце, которое так хотело любить ее. Катя легко коснулась губами его лица и замерла от счастья, а еще от почти первобытного собственнического инстинкта — он принадлежит именно ей, со всеми своими сомнениями, болью из прошлого, вечной занятостью, со всеми миллионами, детскими мечтами и взрослыми разочарованиями, с безумной ответственностью, домами в разных частях света и чудесными поэтическими строками, что хранит в памяти. С этой мальчишеской улыбкой, девчачьими ресницами и сильным телом, что подарило ей часы блаженства, когда нет целого мира вокруг, нет ее и его, а есть только они! И Катя ни за что не отдаст его какой-нибудь Женечке, выпускнице Гарварда или дочери всех миллиардеров вселенной! В конце концов, она всегда побеждала — победит и сейчас! Как же она раньше не понимала, что все так просто! Прошлые победы: блестящее образование, деньги, судейская должность — это были лишь шаги к самому главному призу в ее жизни, призу, который лежал рядом и даже не подозревал о принятом Катей решении.
— Катя, Катя, опять я наговорил тебе Бог весть чего! — устало вздохнул Сергей и попытался отодвинуться от нее.
— Не говори вообще ничего, — тихо ответила Катя, — просто побудь рядом, — она помолчала пару секунд. — А помнишь, как в твой первый приезд в Самару, мы шутили о том, что для интеллигентных людей говорим слишком мало, — она улыбнулась в темноту.
— Помню, — Катя почувствовала улыбку в ответ, — у тебя было совершенно неприличное, какое-то все прозрачное платье, а потом мы ели макароны на твоей кухне, меня еще поразил голый Аполлон по соседству с сахарницей.
— Так, так, так, — она засмеялась, — во-первых, это были не какие-то там банальные макароны, а спагетти а-маре и кто-то наворачивал их прямо из сковородки, а Аполлону и положено быть голым, — Сергей слушал Катин смех и упивался им, он даже не предполагал, что от глухого отчаяния до почти безудержной надежды так близко. Он обнял ее еще крепче, хотя, казалось, что крепче нельзя.
— А помнишь те дни на вилле в Эссуйре? (курортный город в Марокко на Атлантическом побережье) — продолжил Сергей.
— Конечно, помню, мы жарили барбекю под огромной туей на самом берегу океана, ты рвался кататься на серфе, а я убеждала тебя поберечь ногу, потом мы долго качались в гамаке и считали звезды.
— А потом гамак сорвался, и мы барахтались и хохотали на песке.
— А потом на нас набреди какие-то чокнутые французы, которые во весь голос орали Марсельезу.
— Я что-то бормотал про неприкосновенность жилища, а ты просила оставить их покое. А на следующее утро Лиза не могла нас разбудить, отправилась гулять с Ариной Петровной и чуть не свела ее с ума на медине, требуя срочно купить ей абсолютно все, в том числе, несчастного верблюжонка и пустынную лисицу.
— А помнишь, как мы были в Лондоне, и лил дождь, а ты убеждал меня, что из дождя появляются самые настоящие британские призраки?
— Ты смеялась, требовала разжечь камин и почему-то жарить в нем сосиски.
— А рассвет в Порто-Черво помнишь? — казалось, воспоминаниям не будет конца: нежным, немного томным, то испепеляющее страстным, то полным трогательной заботы друг о друге. Катя и Сергей было вместе так недолго, но между ними было столько чувств, эмоций и общих переживаний, что хватило бы на несколько жизней, правда, гораздо менее ярких жизней.
Сергей в очередной, наверное, уже в тысячный раз поразился, как он мог даже представить свою жизнь без Кати — без ее прикосновений, задорного смеха, беспокойства обо всех и вся, без ее иронии и жестких волевых решений, без трогательной печали в глазах и, главное, сознания того, что именно он в силах прогнать эту печаль.
— Сергей, на тех снимках была именно я! — почти прокричала Катя, холодное отчаяние полоснуло его по сердцу — она решила признаться, ведь он обещал, что простит. Но вот сможет ли действительно простить — в этом Сергей не был уверен, уж лучше бы ничего не слышать, не знать, пусть прошлое будет прошлом, — он хотел зажать уши, спрятать голову под подушку, но это было бы слишком по-детски, а он уже столько лет взрослый мужчина.
— Помнишь нашу спальню в Эссуэйре, резные столбики, золотой балдахин с причудливыми еле заметными цветами, французское окно во всю стену? — Господи, зачем она говорит все это — Сергею хотелось кричать во весь голос, делать что угодно лишь бы она замолчала. К чему мучить его, смешивать их счастливые воспоминания и ту ее гнусную связь, которую нужно скорее забыть?!
— Впрочем, ты, наверное, не помнишь, мужчины редко помнят детали, — Катя грустно улыбнулась, — Принеси сюда фото, я тебе все объясню! — ее снова переполняла жажда деятельности, а Сергею казалось, что от душевной боли — он и не подозревал раньше, что у него есть душа, — от боли стены смыкались над ним, давили его, а злые демоны радостно кричали: «Она такая же как все! Как все! Как все!». — Сергей, с тобой все в порядке, — Катя яростно тормошила его, — Боже мой, что с тобой? — Он очнулся и даже смог вымученно улыбнуться, демоны не замолчали, но хотя бы кричали не так громко. — Сергей, все не так, как думаешь, черт, я говорю банальные фразы, — одернула себя Катя, — скажи мне, где эти снимки, и я все тебе объясню. — Она хочет заставить его смотреть на то, как кричала в объятиях другого мужчины, — зачем: смеется, проверяет его любовь?.. Больно, тяжело, но он выдержит, он поймет, потому что отпустить Катю еще хуже, чем снова пережить предательство, чем задыхаться от ревности, тонуть в ней.