Перед ним возникло лицо Мэри – ее взгляд в передней; мысль о ней была как нож, полоснувший глубоко, но не больно. Да, подумал он, я действительно живу – мы очень привязаны друг к другу. Что-то заставило его положить яблоко и открыть небольшое застекленное окно в крыше – в лицо задул чистый холодный ветер. То была осень. Он почувствовал ее кровью. Так он стоял, вбирал в себя холодную осень, думал о жене. Потом захлопнул окно и спустился в спальню.
Третья пара присоединилась к остальным под яблоней, третий образ заявил о себе – каждой четкой линией тела, и обладал он не только женщиной, но и особым, ни с чем не сравнимым знанием. Старик разглядывал их всех без зависти, но с любопытством. Вот если бы они могли поговорить между собой, тогда что-нибудь прояснилось бы. Но они молчали – таково было условие. Каждый лишь твердил: «Вот она, любовь».
Фигуры исчезли, старик очнулся. В старости спишь чутко, но часто, и во сне приходят видения. Мэри нет в живых уже десять лет, их дети стали взрослыми. Он всегда думал, что Мэри переживет его, но вот ведь как вышло. А с ней было бы так хорошо. Он горевал, и все же, когда он думал о ней мертвой, горе маячило вдалеке. Она была ближе, чем горе. Однако странно было бы вновь ее повстречать.
На ветке распускается цветок, потом наливается и зреет плод, падает на землю или срывают его, и все повторяется сначала. Но сколько ни следи за расцветом, за увяданием, тайна не раскроется. А как ему хотелось разгадать ее!
Он посмотрел в сторону дома – к нему кто-то шел. Он все еще лучше видел вдаль, чем вблизи, и легко распознал приближающуюся фигуру. Это была девушка, которая не так давно вышла замуж за Роберта, его внучатого племянника. Как и все остальные, она звала его «папа Хэнкок» и «дедушка», и все же она отличалась от них. Память не сразу подсказала ее имя. Потом он вспомнил. Дженни. Воспитанная темноволосая девушка с раскованной походкой – вообще нынешние девушки держатся гораздо свободнее, чем в его время. А что до обстриженных волос и всего прочего – почему бы и нет? Такие пустяки могут раздувать лишь газеты. Нужно же им что-то раздувать. Он усмехнулся про себя – интересно, как в газете посмотрят на почтенного старожила города, если он пришлет письмо и спросит, что такое любовь? «Старый дурак, в богадельню его». Что ж, возможно, они и правы.
Девушка все шла – он смотрел на нее, как смотрел бы на бегущего по траве кролика, на гонимое ветром облако. В ее походке было что-то от кролика и от облака – что-то легкое, свободное, неразрывное. Но было в ее походке и, нечто иное.
– Ленч, папа Хэнкок, – крикнула она еще издалека. – Фасоль в стручках и вишневый пирог.
– Вот и хорошо, я как раз проголодался, – ответил старик. – Ты же знаешь меня, Дженни, плохим аппетитом я никогда не страдал. Но ты можешь съесть мою порцию пирога – зубки у тебя молодые.
– Перестань разыгрывать из себя столетнего старца, папа Хэнкок. Я видела, как ты расправлялся с пирогами тети Марии.
– Ладно, отщипну немного на пробу, раз уж на то пошло, – задумчиво произнес старик, – но ты можешь брать все, что я не доем, Дженни, и это будет справедливо.
– Куда уж как справедливо, – ответила девушка. – Так недолго и без куска хлеба остаться. – Она подняла руки к небу. – Ух, как я голодна!
– Неудивительно, – спокойно сказал старик. – И за обедом тоже не скромничай. Ешь как следует, тебе нужно набираться сил.
– Что, вот так посмотришь на меня и скажешь, что мне нужно набираться сил? – спросила она со смехом.
– Нет, пока еще не заметно, – ответил старик, освобождаясь от пледа. Она протянула ему руку, но он встал сам. – Спасибо, милая. Вот не гадал увидеть своего правнука, – сказал он. – Но ты об этом не думай. Мальчик ли, девочка – главное, это будет твой ребенок.
Девушка смущенно коснулась рукой шеи и покраснела. Потом рассмеялась.
– Да ты, оказывается, вещун, папа Хэнкок, – сказала она. – Роберт-то еще ничего не знает…
– Где ему, – быстро ответил старик. – В этом возрасте люди неопытны. Но меня, малышка, не проведешь. Я многое повидал на своем веку и многих повидал.
Она посмотрела на него с тревогой.
– Раз уж ты знаешь… Но ты ведь не проговоришься… Конечно, я скоро сама скажу Роберту, но…
– Понятно, – ответил старик, – начнутся поучения. Сам я не большой охотник читать нотации с утра до ночи, но родственники это любят. К тому же первый правнук. Не бойся, я им не скажу и очень удивлюсь, когда они мне скажут.
– Ты славный, – отозвалась она с благодарностью. – Спасибо тебе. Это ничего, что ты знаешь.
Он положил ей руку на плечо. Минуту они стояли молча. Неожиданно она вздрогнула.
– Скажи, папа Хэнкок, – внезапно спросила она приглушенным голосом, не глядя на него, – это очень страшно?
– Нет, детка, это не так уж страшно.
Она ничего не сказала, но он почувствовал, что она успокоилась.
– Значит, это случится в ноябре, – произнес он и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Что ж, неплохое время, Дженни. Взять хотя бы нашу старую кошку Марселлу – второй раз в году котята у нее бывают как раз в октябре-ноябре. И неплохие котята.
– Какой же ты циник, папа Хэнкок!
Она назвала его циником, но по ее тону он понял, что она не сердится; и снова, когда они шли к дому, он смотрел, как легко она ступает, и чувствовал дыхание юности.
В середине лета, когда зеленые поля пожелтели и порыжели, Уила Хэнкока навестил его старый друг Джон Стёрджис.
Он приехал с сыном и внучкой, а еще привез двух более сомнительных родственниц – молодое поколение без разбора величало их «кузиной» и «тетей», – и на время большая веранда дома Хэнкока наполнилась суматохой семейного торжества. Все были больше обычного возбуждены, все были больше обычного разговорчивы, и хотя съехались они не на свадьбу и не на похороны, событие это было не менее важным; и в сердце каждого Хэнкока и каждого Стёрджиса зрела крупица особой благодарности и гордости – ведь они стали свидетелями встречи двух таких ветхих старцев.
Родственники, завладев стариками, наперебой ими хвастались. А старики сидели тихо, сложив на коленях желтоватые руки. Они знали, что ими владеют, но от этого наслаждались и гордились ничуть не меньше остальных. Вот они здесь сидят, и это прекрасно. Молодые, конечно, не понимают, как это прекрасно.
Наконец Уил Хэнкок поднялся.
– Спустимся в погреб, Джон, – сказал он мрачно. – Хочу тебе кое-что показать.
Таким вот хитрым ходом с незапамятных времен начиналась старая игра. Ответ тоже был знакомый.
– Как же так, папа, через минуту Мария принесет лимонад, к тому же я попросила ее испечь кексы с орехом! – воскликнула старшая дочь Уила Хэнкока.
– Лимонад! – фыркнул Уил Хэнкок. Потом прибавил нежно: – Бог с тобой, Мэри, у меня для Джона Стёрджиса припасено кое-что другое – лекарство от всех его хворей.