К началу обеденного перерыва, словно в пику опасениям, что скоро некому будет работать на линии, старший мастер подвел к контрольному столику новенького. Пока бригада была занята на рабочих местах, Хавронич провел с новеньким устный инструктаж и, не забыв напомнить про обязательный на линии головной убор, собирался уже отправить его домой, чтобы парень как следует приготовился к завтрашнему выходу на работу. Но станочники, разобрав с приделанной к станине деревянной полочки газетные свертки с обедами, окружили их, рассаживаясь, как грачиная стая, на излюбленных местечках.
— Новенький, Давыдович?
— От это неплохо!
— Давай нам его сюда. Пускай пару слов о себе скажет…
Ладно скроенный, рыжеволосый, со светлыми нагловато-насмешливыми глазами новенький оказался не таким уж новичком в рабочей компании. На шутку — резал шуткой, на смешки и колкости — широко оскалял золотозубый рот.
— Ты, хлопец, откуда к нам прибыл? — крайне заинтригованный двумя рядами желтых коронок во рту новенького, поинтересовался мастер Геня.
— На Севере работал — на большой стройке. Целлюлозно-бумажный комбинат.
— Понятно. Кто ж по специальности?
— Специальностей много имею. Основная — монтажник-высотник, — не без гордости признался новенький.
— На монтаже и у нас хлопцы неплохо заколачивают, — заметил Самсон.
— Отчего же не остался на Севере?
— Врачи запретили. Повлияло на зрение и вообще… в родную Белоруссию потянуло.
— …Это добре. А сколько тебе наш мастер пообещал? — опять встрял Самсон и весь обратился в слух.
— Так… две сотни пока.
Кто-то присвистнул. Кто-то нервно хохотнул. Кто-то вздохнул…
Новенький среагировал на разочарование бригады по-своему.
— Да я, хлопцы, работы не боюсь, — взволнованно забегал по лицам его заострившийся, чуточку растерянный взгляд. — Мне, извините, хоть дерьмо в пригоршнях носить из одного нужника в другой, только б заработать!
— Кха-кха-ха! — Самсон повертел бычьей шеей, глядя перед собой в газету со снедью. Поднял холодновато-хитрые, смеющиеся кристаллики глаз на новенького.
— А я тебя, браток, сразу признал: не туды ты попал, дорогой, понял? У Хавронича на его линии пока заработаешь обещанные две сотни — скорее этот полушубок, что привез с Севера, скинешь и продашь!
Вышло на этот раз по Самсону: не прошло и месяца, как на диво расторопный и верткий новичок, поменяв три линии в цехе, исчез насовсем. Правда, на его место, вняв настойчивым просьбам Хавронича, отдел кадров прислал сразу двух человек. На сей раз не таких битых и деловых, как недавний кандидат, с которым даже не успели познакомиться, — помоложе, поскромнее и без золотых зубов.
Пока линия заводилась — двигалась, грохотала, дымила с горем пополам, — в заводских верхах прикинули издали на глаз, что раз она не развалилась до сих пор, значит, вытянет еще полгода, а то и год… Решено было, теперь уже без всяких колебаний, переводить на новые производственные мощности экономически более выгодные участки — коленчатого вала и блока цилиндров. И опять пришлось Хавроничу доводить это пренеприятное известие до ведома бригады. Опять на яростные словесные перепалки был потрачен не один час дорогого времени, от чего каждый раз вздувались на висках у мастера связки вен, когда наваливался на него глыбистый Самсон, оглушая своими доводами и правдами. Но уже то, что этот немощный с виду человек предпенсионного возраста, ни на что невзирая, по-прежнему шел в бригаду с хорошими ли, плохими ли новостями (чаще с плохими), ставило его в глазах Сергея на голову выше вовремя смывшегося с линии краснобая Чуприса.
Со своей стороны, руководство прессового тоже как будто не обходило вниманием «линию-старушку»: мастера Геню собственно передвинули на место Хавронича, временно возведя старшего мастера в ранг начальника цеха, а обязанности мастера возложили на Сергея Дубровного…
47
— Выбрался я вчера, хлопцы, в заводскую поликлинику, — неспешно раскладывая на примятой газете нарезанные крупными кусками хлеб и сало, собрался поведать нечто интересное Самсон. — Это, если по правде вам сказать, второй или третий раз пришлось мне обратиться к врачам да и то, как говорится, по доброй воле: никто меня туда не зазывал. Врач — женщина, и хорошая, приветливая. Ту́шистая такая, подвижная… Ага. Ну, я ей так, мол, и так: полнота мешает, тяжело на линии ворочаться. И сердце, видать, по этой причине стало пошаливать — как бы хуже не сделалось. Про аппетит уже и не говорю — пропал… Так что вы от меня хотите, спрашивает. Совета полезного от вас хочу: какую пищу мне лучше кушать? А что вы сегодня ели? Ат, говорю, какая наша еда? Сковорода картошки с салом. Кефиром запил. Так это же вкусно и питательно! — заявляет мне. А большая у вас сковорода? А я знаю, говорю, какая она большая, а какая маленькая? У меня она одна. Глубины, может, пальца на три, а на ширину… диаметром то есть — с полметра. Может, больше, меньше-то навряд — не мерял. Эх, как она расхохочется! Я даже напужался — никогда не слышал — не видел, чтоб врачи так смеялись, а она натурально, как моя баба, за бока хватается… Ну. Я, конечно, допек, в чем дело, и пробую вроде как оправдаться за свою промашку: мол, привык к этой окаянной сковороде. Может, говорю, поручить супруге, чтоб присмотрела в магазине новую? Я-то, к слову сказать, готовлю чаще себе сам… И надо ж было мне еще про готовлю ввернуть! Ах, сам готовите?! Тогда вот что: сковородку придется в самом деле присмотреть новую, поменьше. И попробуйте, говорит, с завтрашнего дня не сами себе готовить, а пускай ваша жена займется своими обязанностями. Увидите — перестанет пошаливать сердце. Я, как дурень, возьми и передай нашу беседу в поликлинике жинке. От она меня утром и накормила — внутри к обеду полный вакуум образовался. Пирожков с собой дала — плакать охота. Добре, что хлеб да сальце выручают, — по-человечески просто и безыскусно закончил Самсон, пластая ножом на куски буханку ситника и изрядный — фунта на два — кусок сала.