– Что это? – Такого цветка на себе она еще не видела, но без сомнения тут же узнала. В медицинском институте их заставляли зубрить целые тонны названий и пояснений, изображений цветов и эмоции, которые они означают. Сомнений не было – это красная роза – главный признак любви.
Омела замерла. Дзынкнула микроволновка, приготовившая борщ, когда девушка в хаотичном порядке мысленно перебирала имена всех, с кем общалась сегодня и, на всякий случай, вчера. По всему выходило, что причиной нового чувства был ее главный пациент.
***
Утром следующего дня Омела спешила на работу как никогда. С трудом натянув теплые колготки на так не к месту выросшие за ночь пионы, Омела выпорхнула из своей типовой двушки в большой мир. Город жил ожиданием праздника, и отовсюду доносились знакомые с детства мелодии, а дети в метро только и делали, что растили мандарины в ладошках. Омела улыбалась.
Войдя в здание городской больницы №6, она едва поборола желание сиюминутно ворваться к нему в палату. Нежный бутон прямо под сердцем набирал цвет и заставлял девушку работать лучше любого тайм менеджмента.
– Закончишь за меня прием? – Не дотерпев последние два часа, Омела вновь обратилась к верной помощнице. Медсестра растянулась в понимающей улыбке. – Да там ничего сложного, видишь же, – боясь что та откажет, затараторила девушка, попутно расчесывая волосы и опрыскивая дорогим парфюмом свежие лепестки. – Почти у всех одно и то же – рождественская звезда, оно и понятно – праздник на носу! Ну а как ухаживать за пуансеттией ты и сама прекрасно знаешь: поменьше сквозняков и побольше влаги.
– Хорошо-хорошо, Омела Ивановна, я всё поняла.
Девушка уже летела к плате без номера. Остановилась перед самой дверью, запыхавшись. Легонько толкнула ее и вошла внутрь.
Он стоял у окна, голый по пояс. Обернулся на скрип двери, и Омела прочитала в синих глазах растерянность.
– Я сегодня немного раньше, простите, – выдохнула она и замерла. На груди Антона, прямо под сердцем, гордо и одиноко красовался маленький бутон. Пульс забарабанил в ушах. Омела, не веря глазам, подошла ближе.
– Быть этого не может, – он по-рыбьи шевелил губами.
Лучи солнца с силой били в стекло, будто пытались войти, и девушке пришлось щуриться, чтобы разглядеть испуганное лицо.
– Вы не рады? Почему вы не радуетесь?
– С чего вы взяли, я, конечно же рад. Просто сейчас я немного… в шоке.
– Не правда – Она рассмеялась, будто хрустальный бокальчик. – Если бы это было так, вы бы весь покрылись сиренью!
– Что? – Он застыл. – Что ты сказала?
Она по инерции еще улыбалась, но сердце тревожно пропустило удар.
– Ты что, правда считаешь, что раз на мне нет цветов, это значит у меня и чувств нет?
По ее телу рассыпались мелкие ландыши.
– Что если я от каждого слова не превращаюсь в ромашковое поле, это значит я ничего не чувствую?
Ландыши опали, сменились тревожными гвоздиками.
– Да прекрати ты! – Он был по-настоящему взбешен. – Хватит! Это отвратительно!
– От…вратительно? В каком смысле?
– Ты что, совсем не умеешь держать себя в руках? Скрывать эмоции? Хотя бы немного!
– Скрывать?… Но я не хочу.
– Тогда скажи мне сама!
– Я не понимаю.
– Что здесь непонятного? Чертовы цветы! – Он плюхнулся на больничную койку, хмурил светлые брови, в бессилии сжимал и разжимал пальцы. Маленький бутон смял ладонью с такой силой, что Омела вскрикнула. Антон поморщился. – Мы все рабы этих дурацких цветов. Что это за жизнь, когда ты сразу знаешь чего ожидать от любого человека? Какой вообще смысл жить внутри общества, где я могу узнать о человеке абсолютно всё: курит ли он дешевые сигареты, изменяет ли жене или наоборот любит ли ее до беспамятства, даже не спрашивая его? А как быть с этими: татуировшиками? Коллекционерами редких сортов? Гербаристами? Все эти люди – побочный результат нашего общества, нашего согласия…
– Ты не был в плену у драиристов. – Омела прижала мокрую ладошку к трепещущему бутону. – Ты сам драирист. Что ты здесь делаешь? Зачем пришел?
– Я хочу сделать мир другим. И я думал, что здесь… – он замолчал. Резко поднялся, подошел к Омеле, взял ее за руку.