Мара почувствовала, что душу ее охватил неясный трепет, и стала ждать. Ходила с детьми несколько раз на опытный участок, водила их на завод, на экскурсию, но молодой инженер, сказав им несколько слов о заводе и ни разу не взглянув на нее, исчезал среди котлованов, огромных куч железа. Машины разевали свои железные пасти, заглатывали его, чтоб перенести на другое место и изрыгнуть усталым, чуть живым. Мара не успевала даже рассмотреть, как он выглядит. Он появлялся неожиданно, как из-под земли, и так же неожиданно пропадал из виду. Возможно, он и не спал вовсе. Горел, как пламя электросварки, которым рабочие сваривали огромные железные трубы. Худой, тщедушный с виду, он поражал ее своей выносливостью. Паренек из Фракии[6] не на шутку завладел ее помыслами, а так как она не имела возможности с ним видеться, разговаривать, то с помощью воображения создала себе свой, вымышленный образ, наделив его всеми возможными достоинствами, как это бывает с каждой девушкой при первых проблесках любви. Она возносила его до небес, для нее он был единственным, неповторимым, чем еще больше отдалялся от нее, превращаясь в смутную загадку, и зародившееся было с первого взгляда чувство начало испаряться само по себе. Порой она думала, что он совсем исчез из ее сознания, но женскому сердцу доверять опасно. Маре иногда казалось, что, в сущности, в ее сердце ничего и не пробуждалось, а поэтому нет и не может быть никаких следов. Она уже успокоилась. Бессонными ночами в пору своей влюбленности Мара представляла себе, как встретится с инженером, как будет вести себя с ним, что ему скажет, если он заговорит с ней. Предполагала, что это будет на заводе, и намеревалась объяснить ему, почему крестьяне настроены против строительства завода. Ей казалось, что он не знает всей правды.
«Они не против завода самого по себе, они не против индустриализации как таковой, но они против того, что завод строится на земле села Орешец, на Цветиных лугах. Если бы им сказали, что завод будут строить на Чекирских холмах, они бы махнули рукой: «Стройте! Пожалуйста! Там заячья трава не растет, только орлы носятся да змеи шипят. Да мы эту пустошь и за землю не считаем вовсе. Хоть пять заводов стройте!».
Передавая их мнение, она собиралась высказать и свое, которое никто никогда не желал выслушать.
«Индустриализация — это да, но хорошую землю, которой в Болгарии не так уж много, трогать нельзя, потому что крестьяне сделали ее раем. Сколько труда ушло на то, чтобы сделать эту землю плодородной! Они орошали ее, работали по-новому, дружно, осваивали новые машины, любовно взращивали новые культуры, а теперь все это пошло под завод!»
Она протестует не от непонимания, что без индустриализации страна экономически будет слабой, а потому, что Болгария должна сохранить свои виноградники, сады и поля и вместе с тем решить проблему индустриализации, которая изменит лицо страны, не тронув ни одного кустика, ни одного деревца, посаженных руками людей.
Инженер, может быть, рассмеялся бы и посчитал ее наивной, но она была готова к отпору: «Можно так сделать? Можно!».
«А я вам говорю, что нельзя. Я строил завод и знаю. Вы ничего не строили и не знаете».
«Я тоже строю, — ответила бы она. — Школа — это тоже завод, завод человеческих душ!».
«Да, это верно: вы создаете строителей заводов, но вы должны знать, что простая глина, побывав в печи, перестает быть глиной. Это уже керамика. Так ведь? И если глиняный кувшин покрыть глазурью, то никогда и не скажешь, что он из земли».
«И все-таки он из земли. Он может быть таким блестящим, что девушки будут глядеться в него, как в зеркало, но кувшин все равно останется глиняным. Люди земли, когда пьют из кувшина, всегда помнят, что он сделан из глины. Только тот, кто оторвался от земли, может забыть об этом».
В конце концов она соглашалась с ним: да, все меняется, получает другие формы, переходит в другое состояние. Но ей страстно хотелось спорить с ним, она была бы просто счастлива, если бы этот спор никогда не кончался. Чтобы не было победителя!
Но спору не суждено было состояться, и постепенно ночи стали спокойнее. Мара уже не думала, что в ее страстном желании спорить с инженером проявляется чувство к этому человеку, что это плод зарождающейся любви. И, когда ложилась спать, в голове уже не теснились такие мысли, а если и появлялись, то их одолевал сон, и она безмятежно засыпала.
«Все кончено, все это выдумка!»
И с упреком говорила о себе, имея в виду всех женщин: «Мы в жизни страдаем больше всего от собственного воображения. Так уж мы устроены, что придумываем несуществующие осложнения, боремся с ними, терзаем душу, а под конец с ужасом открываем, что ничего, в сущности, и не было. Опасность была призрачной, мнимой, а счастьем и не пахло даже».