Что-то новое было и в председателе. Может, то, что он был в новом костюме и побрился не дома, а в парикмахерской? И не только побрился, но и подстригся. Машинка парикмахера словно языком слизала пробившуюся на висках седину, оставив лишь русые волнистые кудри, отчего он казался совсем молодым.
Говорил он не так, как всегда — слегка запинаясь, и в голосе звучали тревожные нотки.
Сегодня они должны были решить трудный вопрос об исключении Игны из состава правления кооператива за то, что осмелилась возражать Солнышку. И учительница наконец-то поняла, что новым был налет грусти на гладковыбритом председательском лице. Впервые Мара видела, чтобы он страдал так глубоко, искренне, чисто по-женски. Казалось, вот-вот заплачет. Ему было обидно за Игну. Не за себя — за другого, постороннего человека. А ведь, в сущности, он здесь без году неделя, мог бы и не переживать. И никто бы его не осудил. А он волнуется, болеет душой, как за самого близкого, самого дорогого человека, с которым трудился бок о бок много лет, переживал удачи и неудачи, без которого не может жить. Маре было и приятно, что он может так страдать, и горько, что так несправедливо поступают с Игной. И все-таки она была рада, рада тому, что Дянко Георгиев способен на такие чувства, что у него такое отзывчивое, любящее доброе сердце.
— Опять был у меня разговор с Солнышком, — говорил Дянко, и голос его, словно присыпанный теплой золой, звучал приглушенно, тихо. — Сказал ему всю правду. Сказал, кто такая Игна, что за ней стоит все село и что я учусь у нее хозяйствовать, а она помогает мне узнавать людей, что она моя правая рука. Исключить ее — все равно что отсечь себе правую руку… Но вы, дорогие товарищи, лучше меня знаете Солнышко. Он от своего слова ни за что не отступится. Он не говорит прямо: «Я солнце! Я всемогущ!», но попробуй только возрази ему! Я просил отложить решение вопроса до конца года, будет, мол, отчетное собрание, тогда и решим, но он и слушать не хочет: «Тебя уже раз наказали за упрямство! На этот раз спуску не будет — так и заруби на носу! — и Дянко безнадежно махнул рукой. Видать, здорово намылили ему шею за то, что тянет с исключением Игны. Откладывает заседание, волынит… Еще раз напомнили, что он не выполняет партийных решений. И Дянко сидел теперь среди членов правления ни жив, ни мертв.
На улице шел снег. Там тоже было неспокойно. Мог ли этот снег прикрыть раны села? Снежинки летели, танцуя, проблескивали и гасли, не долетев до земли.
Маре думалось, что вряд ли задержится снег и этой зимой. А что будет весной? Сейчас должны исключить Игну, а потом такая же участь постигнет всякого, кто дерзнет сказать правду в глаза, а значит, и его… Второй раз!
Ей стало горько. Сняли вот Тучу. Та же участь может постигнуть и нового председателя. Нет, этого нельзя допустить. Новый председатель — хороший человек и знающий специалист. Именно такой нужен орешчанам! У него прекрасные организаторские способности. Он умеет находить общий язык с людьми, любые трудности ему по плечу. Молод, да, видать, рано созрел. Хлебнул немало горя в жизни, однако, в отличие от карьеристов, которые спят и видят, как бы продвинуться по служебной лестнице, сохранил чистоту помыслов и чувств. У председателя был немалый опыт проведения собраний и заседаний, но все же каждый раз, открывая заседание, он волновался, и можно было подумать, что ему это в новинку. Хотя ему не впервой было попадать в сложные переплеты, но здесь, в селе, рядом с которым растет большой завод, его завертели такие вихри, из которых он зачастую просто не знал, как выбраться. Вот почему тревога его росла от заседания к заседанию, хотя он никогда не показывал этого.
Другой на его месте, — думала Мара, — сбежал бы на второй же день, использовал бы все связи, чтобы найти где-нибудь теплое местечко. А у него, видно, и связей нет, да и желания удрать что-то незаметно. Он верит, что справится, хочет доказать, что способен воевать на самом трудном участке фронта, стремится искупить свои прежние ошибки.
Но громадина-завод прожорлив: все шире разевает он свою пасть и с жадностью заглатывает все вокруг: сегодня — землю, деревья, луга, — ему по зубам, даже камни! — а завтра, быть может, примется за людей, начав с председателя…
Пока другие ломали головы, как выручить Игну, она думала о том, что согласна на любую жертву, лишь бы спасти председателя. Он молчал. Молчали и остальные. Только раскаленная железная печь гудела, казалось, она вот-вот взорвется. Да за окном снежинки мелькали все чаще, объединялись, сливались, словно поняв, что в одиночку им не долететь до земли.