* * *
Не хватай на небе коня за холку —
там, внизу, упорные ходят слухи:
если только сделаешь в небе щёлку,
сквозь неё полетят молодые духи.
И тогда тебе не к жокейским гетрам
привыкать, мой друг, —
к похоронным дрогам…
Словно прах,
носимый астральным ветром,
по воздушным будешь лететь дорогам.
Будешь трогать стёкла
избы крестьянской,
словно веткой клёна стекло царапать,
что тебе подарить, сироте казанской —
пиджачок потёртый, рязанский лапоть?
Молодая ива дрожит от гнева —
мол, не зная броду, не суйся в воду!
Ты её не слушай — ведь только небо
ограничить может твою свободу.
Может только небо в разводах бледных,
потому что небо — всему основа…
Для богатых слово —
что хлеб для бедных,
а для бедных хлеб — это Божье слово.
* * *
Вечность — храм
со стеклянными стенами…
Ты уже приближаешься к ней
всеми листьями, жилами, венами
и сплетением мёртвых корней.
Можно сдаться ещё унизительней,
как дыхание, жизнь затая.
Чем ты проще живёшь,
тем пронзительней
будет горькая повесть твоя.
Только Богу — страдания крестные,
а тебя не оставят в беде
крины сельные, птицы небесные,
листья в воздухе, рыба в воде.
Брось ненужные тяжбы со временем,
чем томиться и плакать о нём,
то, что кажется мукой и бременем,
выжигай покаянным огнём.
Со смиреньем, с серьёзностью жреческой
съешь последнего хлеба ломоть —
пусть оградой души человеческой
остаётся по-прежнему плоть,
неуёмная, жалкая, грешная,
обречённая плакать и ждать,
безнадежная и безутешная,
как дитя потерявшая мать.
* * *
1
Светит солнце в сердцевине мира,
отчего же край небес свинцов?
Ходит птица в зарослях аира,
ищет разбежавшихся птенцов.
Солнца луч, как сладкая заноза,
в теле пробудившейся реки.
Золотая северная роза
на волну роняет лепестки.
Закрывает раковина створки,
что-то непонятное шепча,
и горит, как факел, на пригорке
жёлтая адамова свеча.
2
Если высечь искру силой тренья,
можно сердце заново зажечь,
чтоб случались поздние прозренья
и скупая вырастала речь.
Среди слов, исполненных сиянья,
слово-солнце разрывает синь,
и горька, как слёзы покаянья,
медленно растущая полынь.
А в воде, средь волн её и складок —
весь земной и весь небесный мир…
День проходит — но и он не сладок,
словно корень Ирода — аир.
* * *
Тянут лица вверх лопухи, крапива,
астрагал, душица, зелёный зонтик.
В шалаше просторном плакучей ивы
завершил удод небольшой ремонтик.
Я глаза закрою — и вижу снова,
как, дрожа, цветок обнажает пестик,
минарет узорный хвоща лесного
и сурепки жёлтой нательный крестик.
Жизнь течёт потоками жаркой крови
и бежит ручьями прохладной лимфы,
а река смеётся и хмурит брови,
искупая этим банальность рифмы.
Муравьи по берегу ходят строем,
и небрежно ветер ломает сучья,
и роятся рифмы пчелиным роем,
и шмелями в небе гудят созвучья.
Ангел крылья в синей листве купает,
мотылёк парит в ореоле света,
и такой — прислушайся — наступает
благодатный час на исходе лета,
что сосна — сестра твоему предплечью, —
на лицо воды уронив иголки,
видит, как родник истекает речью,
создавая плоть многошумной Волги.
* * *
Где река бежит
за седьмой горой,
человек лежит
на земле сырой.
Отлежал бока
человек ничей,
и течёт река
из его очей.
Видно, нет над ним
никаких властей —
и восходит дым
от его костей.
Свод небес дрожит,
а вода бежит,
на сырой земле
человек лежит.
Лес скрывает тьму,
мглу хранят поля…
Говорит ему
мать сыра-земля:
— Что лежишь, мой сын?
Вот — накрытый стол,
вот дубовый тын,
вот — сосновый ствол,
вот — собачий клык,
вот — воды кольцо,
подними на миг
ты своё лицо!
Ты ходил на пир,
мёд да пиво пил?
Посмотри на ту,
кого ты любил!
У неё ль рука,
как трава, нежна,
и она ль, мой друг,
пред тобой грешна? —
Чей-то плач вдали,
словно птиц полёт.
Из сырой земли
человек встаёт.
Облака на вид
холоднее льдин,
на земле стоит
человек один,
а вокруг — взгляни —
ни его вины,
ни его родни,
ни его жены…