Девочка посмотрела на бледное лицо Крапивы, и боль пополам с яростью сжала ее сердце; она еще раз кинула недобрый взгляд в сторону цветка. Александр Васильевич осторожно поднял женщину на руки, чтобы отнести за кулисы.
Огоньков становилось угрожающе много. Сбиваясь в стаи, зловредная пыльца с рокотом устремлялась к ближайшей движущейся цели. Сейчас мишенью стал Александр Васильевич. Как только он передал свою ношу народному артисту Назаренко, Маргарита сунула режиссеру в руки палочку Крапивы. Он скептически осмотрел оружие и принялся делать корявые выпады в сторону светящегося врага. Впрочем, это получалось у Александра Васильевича не так чтобы ловко — облачка напирали, облепляли руки, лицо, обволакивали ноги. Туго приходилось и Корице, которая защищала подступы к правой кулисе, не позволяя прихвостням Афелии добраться до освобожденных пленников. Пользуясь тем, что пока огоньки, занятые другими делами, на нее не реагируют, Маргарита начала пробираться к Сильвестру, лежащему на другом конце сцены. Золотистые облачка теснили ее бабушку все сильнее.
Вплотную подойти к Старьевщику девочке поначалу было просто боязно. Так близко окровавленных людей она не видела ни разу. «Сильвестр, Сильвестр, открой глаза», — просила Маргарита, с трудом переворачивая на спину товарища, из носа и ушей которого текла кровь. Она нащупала в кармане своей курточки платок и принялась вытирать другу лицо. Казалось, Сильвестр не дышал. Сердечко Маргариты зашлось от жалости, и на время она забыла об опасности и светящейся пыльце. Но странное дело: девочка ясно ощущала — рядом с жалостью в ней поднимается волна дикой ненависти к афелиуму. Никогда раньше такие противоположные чувства не вспыхивали в ее душе одновременно. А золотистые облачка между тем совсем облепили Александра Васильевича, забили ему нос, уши, глаза, и, ослепленный, он рухнул навзничь.
— Ну все! — прокричала Маргарита, оборачиваясь на звук падения. — Ну все! Она поднялась с колен, взяла Сильвестра за воротник фуфаечки и с превеликим трудом потащила к левой кулисе, затем бегом вернулась обратно. Ярость придавала ей силы. Рядом, подвывая, зависла стайка светлячков. Но пока агрессивной пыльцы было явно недостаточно, чтобы причинить ощутимый вред, Маргарита не обращала на светлячков ровно никакого внимания. Она зашла за пирамиду с той стороны, где Афелиум не прикрывала Огненная жемчужина, и направила свою волшебную палочку прямо на Короля цветов.
— Сдохни, проклятый! — прошептала девочка (от ярости у нее перехватило голос).
Тут же край площадки, на котором стоял цветок, взорвался фонтаном стеклянных осколков, будто в него попала граната, и Король-афелиум накренился…
Маргарите показалось, что она попала в кино с замедленной съемкой. Мучительно долго, неуклюже балансируя на краю разбитой площадки, горшок с цветком качался из стороны в сторону, наконец, будто нехотя, перевернулся. Король летел метелкой вниз, обрезая листья об острый край пирамиды, высекая стеклянные брызги, плюясь искрами. При ударе о сцену керамический горшок рассыпался вдребезги, черная земля комьями разлетелась вокруг, и Король беспомощно распластался на полу с надломленной метелкой, изуродованным стеблем и вывернутым корнем. Однако Маргарите этого показалось мало. Она встала над поверженным афелиумом, еще раз направила на него палочку и повторила: «Сдохни!» Тут замедленную перемотку ускорили: цветок молниеносно скукожился, почернел и… превратился в пепел — который мгновенно разнесло по сцене невесть откуда взявшимся сквозняком.
Вдруг стало совсем тихо, темно. Растворились, как будто их никогда и не было, облачка золотистой пыльцы. С улицы проник вой пожарных машин. Ясно различим сделался грохот сапог на лестницах. Маргарита сидела на полу сцены за задернутым занавесом и беззвучно плакала.
Двери в зал распахнулись, и с двух сторон хлынули потоки пены, вслед за ними ворвались пожарные в касках и, озадаченные, остановились. Они увидели перед собой абсолютно разгромленный зал, в центре которого озабоченно протирал круглые очки невысокий человечек с багровой царапиной во всю щеку. На голове у него красовалась помятая шляпа с широкими полями и опаленным белым пером. Одет мужчина был в зеленые бархатные штаны и зеленый же бархатный плащ, почти пополам разорванный вдоль спины. Рядом с ним переминался с лапы на лапу пекинес, наряженный отчего-то не в ошейник, а в причудливую сбрую с камушками. Сильно пахло дымом. Но никаких следов огня даже близко не наблюдалось.