– Мне-то что! Ты заготовила десяток репортажей. Ай! Больно же!
Артюр давно догадывался, к чему идет дело, но все же сообщение патрона его потрясло. Он долго смотрел на конверт из крафтовой бумаги, который положил рядом со старым радиоприемником, не решаясь его вскрыть. Включив радио на полную громкость, он направился к котлам для изготовления грифелей, установленным в начале линии. Для каждого цвета – свой котел. В этих столетних огромных медных кастрюлях варились на медленном огне последние запасы смол, воска и добавок. Недоставало только цветных пигментов – их подмешивают в самом конце варки.
Быстро изучив содержимое полок, на которых осталось всего несколько кедровых дощечек, Артюр подсчитал, что изготовить можно примерно тысячу карандашей. А вот цветных пигментов, упакованных в прозрачную целлофановую пленку и тщательно разложенных в соответствии с цветами спектра, было много.
Дороже всего при изготовлении карандашей обходятся пигменты. Из соображений экономии Клюзель потребовал уменьшить их количество, что сказалось на качестве карандашей. Теперь при раскрашивании приходилось старательнее нажимать на грифель, но никто пока не жаловался.
Артюр подождал, пока начнет выкипать вода. Когда масса достаточно загустела, он засыпал в первый котел рекомендованное Клюзелем количество пигмента – 750 граммов. Потом, спохватившись, отправил туда же весь оставшийся запас желтого пигмента – двенадцать килограммов. В пятнадцать раз больше, чем велел этот скряга Клюзель! Артюру хотелось красиво завершить свою работу на фабрике. Пусть хотя бы последние карандаши, сказал он себе, будут отменного качества.
То же самое он проделал с остальными двадцатью тремя цветами.
Артюр опрокинул на поточную линию первый котел. На этой стадии производства масса, еще белесая, подается в резальную машину, а потом, спрессованная, – в шприц-машину, которая сжимает ее до диаметра стержня.
Здесь она превращается в бесконечный грифель, который погружается в синтетический воск, проявляющий цвета, и соскальзывает на конвейер. Как будет выглядеть грифель с таким количеством пигмента? Артюра это слегка беспокоило; он даже удивился, что теперь, когда уже слишком поздно, в нем проснулась профессиональная добросовестность. Грифель потихоньку делался кремовым, затем приобрел оттенок слоновой кости, потом – яичной скорлупы, потом стал светло-желтым, потом просто желтым и, наконец, расцвел ослепительным, первозданным ярко-желтым. Все десять метров грифеля были напоены цветом. Такое же чудо произошло с каждым грифелем. Синий стал еще более насыщенным, чем ультрамарин. Красный, розовый, желтый, оранжевый, фиолетовый – каждый цвет приобрел головокружительную глубину.
Артюр шел вдоль конвейера. Стержни, нарезанные по восемнадцать сантиметров, один за другим укладывались в продольные бороздки, нанесенные на смазанные клеем дощечки из калифорнийского кедра. Сверху эту деревянную дощечку накрывала, будто крышкой саркофага, такая же, и они склеивались между собой.
Чуть дальше еще одна машина строгала заготовки, превращая их в шестигранники, и затачивала грифели. И наконец, печатающее устройство ставило на каждый карандаш клеймо Гастона Клюзеля. Готовые карандаши падали в чан. Соланж, стоявшая в конце конвейера, проверяла их и в строго определенном порядке укладывала в коробки. Каждый жест старейшей работницы фабрики был точен и выверен, но двигалась она чуть медленнее обычного. Как в любой другой день, она вдыхала запах дерева, смешанный с химическим запахом пигментов. Тридцать лет назад, когда она впервые пришла на завод, эти испарения показались ей противными, но с тех пор она к ним привыкла. Настолько, что задумывалась, а сможет ли она без них обходиться. По выходным ей недоставало этих запахов; их отсутствие напоминало о том, как она одинока. Соланж приближалась к своему шестидесятилетию; внешность у нее была неприметная – не красавица, но и не уродина, и роста среднего. Одевалась хорошо, но скромно, высказывалась всегда сдержанно, внимания к себе не привлекала, на глаза никому не лезла. Но сегодня выдался исключительный день, и она то и дело шумно вздыхала и хлюпала носом. Артюр не знал, чем ее утешить, и, ничего не придумав лучше, время от времени протягивал ей очередной бумажный носовой платок.
Аджай сел в свое такси, «чекер-марафон» 1982 года, одну из последних моделей этой марки, выпущенных на заводе в Каламазу, штат Мичиган. Включил двигатель. 800 оборотов в минуту. Зажмурившись, стал слушать урчание мотора, и под сомкнутыми веками его миндалевидных глаз в том же ритме замигало фиолетовое пятно. Губы на безмятежном лице едва заметно растянулись. Хорошо. Мотор разогревался. 850 оборотов в минуту. Пятно мало-помалу приобретало пурпурный оттенок. Аджай, не открывая глаз, убедился, что коробка передач в нейтральном положении, и прибавил газу. Тысяча оборотов в минуту. Коричневое пятно мгновенно превратилось в оранжевое. Того же оттенка, что его собственный голос. Аджай еще наподдал газку. Цвет снова изменился, обежав почти все оттенки спектра. При четырех тысячах пятно синело и отливало стальным. Дальше анисово-зеленого – около пяти тысяч оборотов в минуту – Аджай не заходил ни разу: боялся перенапрячь старый мотор. Он предполагал, что если выжмет газ до предела, то увидит желтый цвет; впрочем, для этого достаточно было открыть глаза и взглянуть на кузов машины.