Ляля между тем совершенно успокоилась, напудрила нос, поправила волосы и всю дорогу до дома громко смеялась и кокетничала. Дорофеев смотрел на нее, и она ему не нравилась, однако, прощаясь, обещал в один из ближайших дней позвонить — надо же наконец обсудить все серьезно. На обратном пути он хмуро думал, что непременно встретится с ней завтра и скажет… Что скажет? В общем… объяснит.
Но именно завтра подвернулась срочная поездка в Новосибирск. За два часа оформив командировку, Дорофеев улетел. Вернулся он через неделю и сразу узнал, что первые три дня его отсутствия какая-то женщина буквально обрывала телефон.
— Представляете — по пять раз на дню: «Где Всеволод Евгеньевич? Когда вернется?» — посмеиваясь, докладывала лаборантка Юля. — «Если будет звонить, передайте, что его разыскивает Альбина Алексеевна, вы не забудете? Да? Правда? Запишите, пожалуйста!» До того настырная гражданка, ну — ужас! А потом вдруг перестала звонить, как отрезало.
Юля очень похоже передразнила Лялю, но Дорофеев даже не улыбнулся, кивнул и озабоченно направился в свой кабинет. Ляле он в этот день решил не звонить, — надо же как-то подготовиться, собраться с силами. Но ни завтра, ни послезавтра так и не смог заставить себя набрать ее номер. А от нее, слава богу, не было ни слуху, ни духу.
Постепенно Дорофеев пришел к выводу, что Ляля все поняла сама и, наверное, уже успокоилась. Вот, кстати, лучшее подтверждение тому, что все она тогда выдумала!
Но в самом конце сентября, когда он перестал уже вздрагивать от телефонных звонков, в трубке вдруг послышался Лялин голос. Трагическим тоном она принялась плести несусветную историю про ужасные — просто кошмарные! — неприятности на работе.
— В общем, мне необходимо с тобой встретиться, мне ничего такого не нужно, не думай, только — совет, это не телефонный разговор, там есть один подсудимый момент, дело очень серьезное, поверь..
Сперва ребенок! Теперь суд!..
Дорофеев весьма сухо ответил, что сегодня вечером, увы, опять уезжает. В длительную командировку, а ей целесообразнее всего обратиться в юридическую консультацию, он же, Всеволод, к сожалению, физик, а не адвокат. И до свидания.
— Подлец. Какой ты подлец… — надрывным полушепотом сказала Ляля. И больше не звонила ни разу.
…С тех пор Всеволод Евгеньевич считал, что совершенно не разбирается в людях — выдумывает их, наделяет чертами, которых нет. Только в работе все ясно и чисто, без обмана! А люди — мало того, что постоянно делают пакости сами, так еще норовят втянуть и перепачкать других. Вот извольте: уже «подлец»… Нет, наука, только наука, где единственный критерий — истина, независимо от того, нравится она кому-то или нёт. Наука… И еще — природа, мудрая, бескорыстная и прекрасная!
И в характере Инги он тоже, как выяснилось, не разобрался. После ухода из дому все-таки ждал звонков, объяснений, подробного разбора: во-первых, что всегда был плохим мужем и эгоистом, во-вторых, отвратительным отцом, которому теперь незачем встречаться с сыном, Для мальчика это крайне, да, крайне! вредно. И ошибся: Инга не только сама не пыталась выяснять отношения, но и попытку Всеволода Евгеньевича пресекла, даже ушла, когда он явился за вещами. А Антона отпускала к отцу беспрепятственно и неукоснительно. Сам Антон по поводу того, что произошло, ни разу не сказал ни слова.
В конце сентября в «верхах» совершенно неожиданно было принято решение о передаче тематики дорофеевского сектора головному московскому институту. Всеволоду Евгеньевичу как руководителю работы и еще двум его сотрудникам предложили перевод. Дорофеев счел своим долгом обсудить это с Ингой, но та от встречи опять отказалась. А по телефону заявила:
— Поступай как знаешь. Как лучше тебе.
И он дал согласие.
Антон приезжал каждые каникулы, а в промежутках писал. Примерно через год смягчилась и Инга; в последнее время даже довольно часто звонила посоветоваться насчет сына. Позапрошлой зимой увиделись — он приехал в Ленинград на конференцию, а Инга, не предупредив, пришла послушать его доклад. Встретившись после заседания, оба вдруг обрадовались, даже обнялись по-родственному.
— Ты замечательно выглядишь, от поклонниц, наверное, отбою нет, — добродушно сказала Инга, и Дорофеев усмехнулся: накануне как раз получил афронт от красивой женщины, на которую обрушил все свое проверенное обаяние.
Сама Инга здорово постарела, еще больше похудела и носила очки с толстыми стеклами, отчего сразу стала похожа на мать.
— Как Элла Маркизовна? — почему-то с большим интересом спросил Дорофеев.