Про меня все тут говорят — папина дочка, одно лицо. А считается, если дочь в отца, значит, счастливая. Это правда. Я тебя люблю.
Папа недавно спросил: «Ну и что же ты думаешь делать?» Я сказала: еще не знаю. На самом деле знаю.
Я думаю любить тебя. Других дел и планов у меня нет и быть не может, для них просто не нашлось бы места.
Письмо получается глупое. Помню, как я всегда мучилась над курсовыми, мне же обязательно было надо, чтобы ты, когда будешь проверять, поразился, какая я умная и способная. А когда мы ходили в походы и в горы, всегда лезла на рожон — показать, что я самая сильная, смелая и выносливая. Если бы тогда мне сказали, что у нас будет так, ни за что бы не поверила. И сейчас не верю. Вот обращаюсь к тебе в письмах на «ты», а увидимся, и опять язык не повернется.
Я тебе еще не писала, у нас появились новые соседи, дачники из Москвы, муж и жена. Обоим лет по сорок. Мужа я толком еще не разглядела, он с утра до ночи пропадает на речке, ловит рыбу. А жена, Валентина Ивановна, наоборот, никуда не ходит, целыми днями сидит за столом в саду и пишет. Мама уже выяснила — эта Валентина Ивановна доцент, без пяти минут профессор, биолог. Пишет она докторскую. Между прочим, очень красивая женщина, высокая, стройная. В день приезда она утопила в колодце ведро, и папа помогал вытаскивать. Мать жутко разозлилась, прибежала, кричала, что ведро достанет без него, второго инфаркта ей в доме не нужно. Отец, конечно, вытащил сам, и потом, как ты выражаешься, «был квас». Теперь мама нам все время рассказывает, что, мол, наука наукой, но это ненормально, когда здоровая женщина пол в доме ни разу не вымыла, не говоря уж об окнах, варенье не варит, за грибами не ходит и т. д. и т. п. Поскольку: «Женщина всегда в первую очередь должна быть женщиной». Я с мамой, конечно, спорю, но, честно говоря, не знаю, правильно ли так — всю себя отдавать одной, даже интересной, работе. Иногда мне кажется, что если бы — для тебя, я стала бы с удовольствием и мыть, и стирать, и пироги бы научилась печь. Если бы… Но этого никогда не будет, и нечего ныть!
Между прочим, папа сейчас чинит забор как раз между нашим участком и соседним, неподалеку от того места, где сидит Валентина Ивановна. Папа старается стучать потише и все время цыкает на Атоса, чтоб тот не гавкал на ворон. Я сижу в доме у окна, пахнет шиповником — под самым окном цветет куст. На крыльце дремлет баба Надя, а мама рядом вяжет отцу пуловер. Ей почему-то кажется, что после инфаркта самое главное — не простудиться. Мама все время проницательно посматривает на отца. Смех! Ревновать нашего папу! Он, как я, однолюб.
Надо кончать письмо, а то я ведь могу писать тебе всякие глупости круглые сутки. Вот что: я тебя люблю…
11
Атосу надоело сидеть без дела, и он принялся остервенело копать передними лапами землю; взметнулась пыль, сухие комки полетели в разные стороны.
Тучи к вечеру разошлись, небо было черным и звездным.
— Вот это, видишь? Это Лебедь. Шею вытянул, крылья разбросал, летит. Всего семь звездочек. Самая яркая — Денеб. А та звезда — Альтаир, из созвездия Орла. Видишь — навстречу Лебедю — Орел? А вон Волопас в треугольной шапке, трубочку покуривает… Замерзла? Пошли домой, мать, поди, нервничает.
— Мама пирог печет, — мечтательно отозвалась Алка. — С малиной.
Алла была в легком платье, и отец обнял ее за плечи. Так и зашагали рядом, оба высокие, оба худые. Алла шла прямо, отец чуть сутулился, впереди мчался Атос… Тоже торопился к пирогу. Резво бежал, и не подумаешь, что старая собака.
У соседей горел яркий свет. За незанавешенным окном видна была комната, обеденный стол посредине и около стола — Валентина Ивановна, в очках, наклонилась над бумагами.
— Пишет, — сказала Алла, — такая ночь… Все же я не понимаю…
В лесу за речкой коротко крикнула ночная птица. Кто-то, не различимый в темноте, тащил, скрипя воротом, ведро из колодца.
Василий Пантелеймонович остановился, снял руку с плеча дочери.
— Птица летает. Звезды светят. Дерево растет… — сказал он, глядя на освещенное окно.
— Что? — удивилась Алла.
— Да ничего. Не бери в голову.
С картофельного поля пахло сухой, теплой землей.
Несъедобный друг профессора Расторгуева
В первых числах июня город придавила удушливая, вязкая жара. Профессор Алексей Емельянович Расторгуев почувствовал себя совершенно больным и неожиданно старым. Он попросил трехмесячный отпуск и уехал на дачу с дочерью и шестилетним внуком Димой.