В одиннадцатом часу в дверь позвонили и зачем-то сразу постучали. Полина как раз кончала жарить картошку, телевизор исполнял арии из оперетт.
На площадке стоял Лащинский. Пахнущий одеколоном, с гвоздиками в руке.
Быстро выскользнув на лестницу, Полина прикрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной.
— Ко мне сейчас нельзя, Алешенька, — полушепотом сказала она. — Ко мне приехали, понимаешь? Дядя из Уфы. Брат покойного папы. Двоюродный. Его нельзя беспокоить. Никак. Невроз, понимаешь? — Она старалась не смотреть в лицо Лащинского, не видеть, как выражение недоумения сразу сменилось разочарованием, а потом обидой.
— Ты, Алешенька, не сердись, — шептала Полина. — Мне самой жалко, что так вышло, приехал без предупреждения, с вещами, и вот…
Почему-то Лащинский поверил.
— Печально, — сказал он. — Главное, и ко мне нельзя, мать пришла. Жалеть и воспитывать. Утром, только я за тобой дверь закрыл, — идет. Вы могли на лестнице столкнуться…
— Знаешь что, — решила Полина, — ты меня подожди. Внизу. Хорошо? Я сейчас оденусь и выйду. Провожу тебя до метро, поговорим, то-се. Ты только не расстраивайся, хорошо?
Войдя в квартиру, она заперла дверь, кинулась на кухню, ухватила со сковородки горсть жареной картошки и затолкала в рот. Потом на цыпочках пошла в комнату переодеваться.
— Кто там? — сонным голосом спросил Евгений.
— Спи, спи, — она нагнулась и поцеловала его в голову. — Там знакомые приехали. Из Уфы. Проездом. Торопятся в аэропорт. Я сейчас, только до автобуса доведу.
Но Евгений уже заснул. Обычно он спал тихо, а тут вдруг захрапел, и Полина повернула его на бок.
Лащинский ждал ее у парадного. Снег уже не шел, деревья стояли вдоль улицы тихие и тяжелые. Полина выбежала в распахнутом пальто с пакетом в руках.
— Вот! Бери, тут порошок ванну чистить и щавелевая, — она совала пакет Лащинскому. — И банка грибов, сама собирала, сама солила. Мы тем летом дачу снимали в Тосно. На троих, с работы. Так я — каждую пятницу, можешь себе представить?..
— Спасибо тебе, Полинка, — перебил ее Лащинский. — Я пойду, а ты не провожай, поздно. Беги домой. К дяде… из Уфы.
— Ой, да брось ты, не бери в голову, — она поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку, — ты, главное, знай, я ведь тебя тогда очень долго любила, вешаться хотела, правда! Вот странно, сколько потом было всего, я ведь и замуж выходила, и… еще, а всегда, как расстанусь — точка. Забыла и кончено. Иногда даже хочу вспомнить, ведь была влюблена, с ума сходила, — не могу. А как с тобой — все помню. Интересно, да? Наверное, я тебя одного по-настоящему любила, а остальное так, веники…
— Врешь ты все, Полинка! Хороший ты человек.
— Ну да! Я, наоборот, очень жестокая, если хочешь знать. Я из жалости — ничего не могу. Понял? И вообще… Да ты у нас еще мужчина — будь здоров! Такую девочку себе оторвешь, все упадут! Я вот до сих пор вспоминаю: прибегу к метро, к тебе на свидание, я всегда за полчаса приходила, терпежу-то нет, вот прибегу, стою, морозище, а я в капроне, в туфельках замшевых, и как издали увижу — ты идешь, так и обалдею. Ты тогда ходил зимой без шапки… А Ритка еще пожалеет, вот посмотришь…
— Я с тобой, конечно, поступил как скотина.
— Вот еще! Сто лет прошло, а он все выдумывает. Ты лучше кислоту не пролей, там пробка плохая. И по-, проси мать, чтобы рубашки погладила, а то пересохнут, слышишь?
— Тебе позвонить?
— Да я тут собралась в командировку. Завтра или послезавтра. На месяц. Я ведь работаю по внедрению.
— В Уфу? — Лащинский усмехнулся.
— В солнечный город Сухуми. Синее море — белый пароход. Ладно, я пошла. Замерзла тут с тобой. Держи хвост пистолетом!
Полина опять чмокнула Лащинского в щеку и исчезла в парадной.
…Евгений как спал на правом боку, так и продолжал спать. Стараясь не шуметь, Полина расставила раскладушку. Матрац был в диване, вторая подушка тоже. Она завернулась в плед, легла прямо так, без матраца. И сразу заснула.
Снилась Полине решетка Летнего сада. Не та, знаменитая, настоящая, а совсем другая. Сделана она была из прямых металлических веток. От каждой ветки симметрично вправо и влево — сучья. А на сучьях плотно, прямо впритык друг к другу — железные листья, по форме — точь-в-точь лавровый лист. Сон был цветной, и белые, выкрашенные эмалью, эти листья на фоне ярко-синего неба выглядели очень красиво. Уже проснувшись, Полина все вспоминала свой сон и удивлялась, почему это никто не додумался до такой художественной решетки.